слышали Хоу-Хоу – он бил себя в грудь и разговаривал, за несколько миль было слышно. Но думаю, они лгали; вероятно, они ничего не знали о Хоу-Хоу и не знали, кто нарисовал на скале его портрет, баас.
– Ты совершенно прав, Ханс, – ответил я. – А теперь на этот вечер с меня довольно твоего приятеля Хоу-Хоу – идем спать.
– Да, баас, но все-таки взгляните на него еще разок на прощание, баас. Не каждую ночь увидишь такую картину, а вы сами, баас, захотели прийти посмотреть.
Мне опять захотелось дать Хансу пинка, однако я вовремя вспомнил о гвоздях в его кармане. Я встал и дал знак вести меня назад.
Больше я не видел этого «портрета» Хоу-Хоу или Вельзевула – назовите его как угодно. Правда, я собирался вернуться еще раз; чтобы подробнее рассмотреть чудовище при дневном свете. Однако наутро при мысли о переходе через пропасть я решил удовлетвориться воспоминаниями о первом впечатлении. Оно, говорят, всегда самое лучшее – подобно первому поцелую, как заметил Ханс, когда я привел ему эти соображения.
Но я не мог забыть Хоу-Хоу, это исчадие ада преследовало меня. Я не мог объяснить возникновение картины только полетом расстроенного дикарского воображения. По сотне признаков я считал ее (ошибочно, как я убежден теперь) произведением бушменского искусства; и я не сомневался, что ни один бушмен, даже в белой горячке, не мог бы извлечь такое чудовище из недр собственной души – если только есть душа у бушмена. Нет, кто бы он ни был, художник изобразил то, что он видел в действительности.
На это указывало много деталей. Так, у Хоу-Хоу на правом локте была опухоль, как от ушиба. Один коготь на руке – кажется, на левой – был сломан и расщеплен на конце. Далее, на виске был рубец, и как раз над ним – пучок ржаво-серых волос был раздвоен посередине и свешивался по обе стороны дьявольского женского лица. Художник, должно быть, заметил этот изъян и изобразил его, верный оригиналу. Конечно, думал я, он не мог выдумать сам эти детали.
Что же тогда послужило ему моделью? Я упоминал о Нголоко, которые, если допустить их существование, были страшными обезьянами неизвестного зоологам вида. Тогда Хоу-Хоу мог бы быть наиболее развитой и совершенной особью этих обезьян. Но едва ли, потому что это чудовище было скорее человеком, чем гориллой, несмотря на когти. Или, может быть, мне следовало бы сказать, что скорее всего это был бес.
Новая мысль осенила меня: может быть, это был бог бушменов, только я никогда не слышал, чтобы бушмены поклонялись иному богу кроме собственного желудка. Впоследствии я спросил об этом у Ханса, но он не смог ответить, так как бушмены, с которыми он жил в пещере, ничего ему на этот счет не говорили. Однако к картине они приближались, лишь укрываясь от неприятеля, и не любили ни зря о ней говорить, ни смотреть на нее. Однако, – добавил Ханс с обычной своей проницательностью, – Хоу-Хоу мог быть богом какого-нибудь другого народа, не имеющего ничего общего с бушменами.
Еще вопрос: к какому времени относится это произведение? Краски прекрасно сохранились, но все же оно могло быть очень древним. Бушмены не знали, кто нарисовал картину и что она изображает, и только утверждали, что она существует «давно-давно-давно!» Но у народа, не имеющего письменности, происшедшее пять-шесть поколений назад считается глубокой древностью. Одно было несомненно: что картина, изображавшая финикийский набег на крааль, нарисована до Рождества Христова, в этом я уверен, так как наутро внимательно ее рассмотрел. А краски на ней были столь же свежи, как на «Чудовище».
Далее, на его изображении над левым коленом обломился осколок камня, и я заметил, что вновь образовавшаяся поверхность была так же выветрена, как и скалы, окружавшие картину.
С другой стороны, картина с финикийцами находилась в более закрытом помещении и была меньше подвержена влиянию воздуха, чем Хоу-Хоу, который, таким образом, должен был состариться быстрее.
Всю ночь я видел во сне ужасного Хоу-Хоу. Мне снилось, что он жив и вызывает меня на бой; снилось, что кто-то умоляет меня освободить ее (именно ее, а не его) от власти зверя; снилось, что я сражаюсь с чудовищем и оно повергло меня и должно оторвать мне голову. Но тут что-то произошло – не знаю что… и я проснулся в холодном поту.
Надо сказать, что находился я в то время недалеко от зулусских границ, совершая свою обычную торговую экспедицию. До грозы я собирался оставить Землю Зулу в стороне и отправиться на север от Претории, к менее искушенным дикарям, которые не раздумывая дали бы за мои товары более высокую цену. Однако после визита к Хоу-Хоу я изменил свои планы, изменил по двум причинам. Во-первых, молния убила двух моих лучших быков и я хотел приобрести на их место новых без лишних расходов, в счет старых долгов среди зулусов.
Вторая же причина находилась в связи с проклятым наваждением – с этим Хоу-Хоу. Я был убежден, что только один человек мог бы сообщить мне что-либо о нем (если только вообще это было возможно), а именно старый Зикали, колдун Черного ущелья, Тот-Кому-Не-Следовало-Родиться, как называл его Чака, великий зулусский вождь.
Это был величайший, могущественнейший знахарь в Земле Зулу. Никто не знал, когда он родился; он был, несомненно, очень стар. Его имя Открывающего Пути в течение нескольких поколений наводило страх на туземцев. Много лет, чуть ли не с моей молодости, мы с ним были друзьями, хотя, конечно, я понимал, что он пользуется мною в личных своих целях, как это выяснилось, когда все было сделано и колдун восторжествовал над зулусским королевским домом и привел его к гибели.
Однако Зикали, как мудрый купец, всегда той или иной монетой щедро расплачивался с теми, кто ему служил (как и с теми, кого он ненавидел). Мне он платил историческими справками и сведениями, касающимися тайн этой страны, которую мы, белые, со всей нашей наукой, так мало знаем. Итак, я решил отправиться к Зикали за сведениями о картине в пещере и о ее происхождении. Я, как вы догадываетесь, всегда грешил любопытством к такого рода вещам.
С большим трудом нам удалось собрать четырнадцать наших быков, разбредшихся в поисках укрытия от грозы. Наконец все они были найдены – целые и невредимые, не считая нескольких ранений от града. Удивительно, как эти животные, предоставленные самим себе, инстинктивно находят защиту против враждебных сил природы.
Итак, мы запрягли быков и поехали прочь от этой замечательной пещеры. Много лет спустя, когда Ханса уже не было в живых, я пробовал опять отыскать ее и не нашел. Может быть, горный обвал завалил устье воронки, где была картина, а возможно, что я ошибся и искал не на том склоне горы – в этой местности множество совершенно одинаковых склонов.
К сожалению, я не располагал временем. И никого я не встретил, кто бы знал эту пещеру. Возможно, что она была известна только бушменам и Хансу, которые уже все умерли, и это очень обидно, принимая во внимание замечательные рисунки, которые в ней находились.
