Роджер был так рад, что ему уже казалось, будто не беда, а милость судьбы задержала его в пути для того, чтобы он вернулся «домой'в самый разгар весны. Всюду вокруг слышалась таинственная музыка обновления и пробуждения жизни. Ею дышали и небо, и солнце, и благоуханная земля, по которой ступали его ноги, и одетые первой зеленой, дымкой деревья, и щебет птиц, вернувшихся с юга. Его приятельницы сойки снова кричали хрипло и весело, ссорясь и хвастая в теплых солнечных лучах; над полянами мелькал черный атлас вороньих крыльев; дятлы, сорокопуты и ореховки летали взад и вперед, хлопотливо занимаясь устройством гнезд; куропатки пировали, склевывая набухшие тополиные почки, а в золотой час заката он услышал песню первой малиновки.
И до Гребня Крэгга оставался один день пути!
Эту последнюю ночь Веселый Роджер просидел у костра, куря трубку и лишь изредка задремывая. Чуть только небо начало сереть, он уже отправился в путь, шагая так быстро, что Питер, против обыкновения, бежал не впереди него, а сбоку, и еще задолго до полудня они увидели впереди горную гряду, за которой лежало болото индейца Тома, луга Нейды и Гребень Крэгга.
В полдень Веселый Роджер вышел к перевалу. Он тяжело дышал, потому что ему не терпелось поскорее увидеть знакомые места и он взбирался по обрывистому склону почти бегом. Но вот, еле переводя дух, он устремил жадный взгляд на знакомую долину и не сразу понял, что означает открывшийся перед ним вид. А в следующую минуту сердце оборвалось у него в груди.
У его ног всюду, насколько хватало глаз — на восток, на запад и на юг, — простиралась черная пустыня пожарища. Огонь добрался до подножия гряды, на гребне которой стоял Веселый Роджер, и там, где он бушевал, нельзя было заметить ни единого признака весны, развернувшей свое великолепие у него за спиной.
Мак-Кей посмотрел туда, где стояла хижина индейца Тома. На месте лесного болота виднелись теперь только тысячи черных пней и обугленных стволов, оставшихся от дремучей чащи елей, кедров и сосен, где по ночам выли волки.
Он искал глазами лес ниже по течению Быстрого ручья, где прежде стояла хижина старичка миссионера и где в своих мечтах он встречал Нейду. Но вместо этого леса он увидел черный, унылый пустырь.
Тогда он перевел взгляд на Гребень Крэгга и увидел встающие из-за его лысой бесплодной вершины обугленные стволы — знаки гибели и опустошения, уродующие весеннюю синеву небес.
У него вырвался крик, полный отчаяния и ужаса, — сбылось пророчество Желтой Птицы! На этот раз он вспомнил, как она говорила, что у Гребня Крэгга его ждет только чернота и что там он не найдет Нейды. В его ушах словно звучал музыкальный голос индианки, вновь и вновь повторяющий эти слова.
Застонав, Мак-Кей как безумный сбежал в долину и, не выбирая пути, торопливо зашагал напрямик через завалы и груды золы. Питер с трудом поспевал за ним. Через полчаса они добрались до того места, где стояла хижина миссионера, и увидели пепелище, на котором валялись черные головни. От тропы не осталось и следа. Прежний райский уголок исчез, погубленный пожаром, мрачное клеймо которого неизгладимо легло на землю.
Питер услышал всхлипывающие звуки в горле своего хозяина. Он и сам понимал, что случилась какая-то беда; он осторожно нюхал воздух, зная, что они вернулись домой, — и все-таки это был не дом! Он инстинктивно поглядел на Гребень Крэгга, и Веселый Роджер, заметив, что Питер пристально смотрит на расселину, за которой стояла хижина Джеда Хокинса, внезапно воспрянул духом. Возможно, пожар туда не добрался, и, значит, Нейда там, а может быть, и отец Джон…
Мак-Кей пошел к расселине. До нее было около мили, и с каждым шагом его надежда угасала, так как он видел вокруг все больше свидетельств того, какой огненный океан захлестывал склоны Гребня. Они пересекли луг, где когда-то в молодом ельнике цвели фиалки и алела земляника. Когда они спустились в неглубокую ложбину, Питер вновь услышал всхлипывающий звук и вдруг узнал это место: прежде здесь была полянка, где они с хозяином встречали Нейду. И тут Питер, забыв про хозяина и про осторожность, опрометью бросился к расселине, разделявшей Гребень Крэгга пополам.
Веселый Роджер тоже побежал, и когда расселина осталась позади, ноги у него подкашивались от нечеловеческого напряжения и страха. Задохнувшись, он вскрикнул от радости и прислонился к скале. Впереди расстилалась та же черная пустыня, что и позади, но хижина Джеда Хокинса уцелела! Огонь подкрался к самому ее порогу и погас!
Мак-Кей пошел к прежнему жилищу Нейды и у закрытой двери увидел Питера: пес стоял неподвижно, словно чем-то встревоженный. Веселый Роджер толкнул дверь, и в лицо ему пахнуло сыростью. Хижина была пуста. Ее наполнял могильный сумрак.
Мак-Кей заставил себя переступить порог. Топоча лапками, кинулась в щель тощая лесная крыса, зашелестели обрывки бумаги, и все погрузилось в безмолвие смерти. Дверь комнатушки, где спала Нейда, была открыта, и он прошел туда. Его взгляд упал на голые доски кровати — больше ничего в комнате не было.
Веселый Роджер бродил по хижине точно оглушенный, а Питер бесшумно следовал за своим хозяином. Они вышли наружу, и Веселый Роджер вдруг увидел, что в отдалении над пустыней пожарища что-то угрюмо торчит. Это был крест, наспех сколоченный из двух молодых деревцов, — пламя обуглило их, но крест остался стоять, черный и зловещий.
Он медленно сжал кулаки: под этим крестом покоились останки Джеда Хокинса, гнусного негодяя, погубившего его жизнь.
Мак-Кей вернулся в хижину и вошел в комнату Нейды, затворив за собой дверь. Питер остался снаружи сторожить и очень долго просидел на крыльце, не слыша в хижине ни единого звука.
Когда хозяин вышел к нему, его лицо было бледно и сурово. Веселый Роджер посмотрел в ту сторону, где прежде темнел лес, через который он бежал в грозовую ночь к хижине Муни. Теперь леса не было и в помине, но тропа сохранилась, и Мак-Кей узнал тот поворот, где лежал мертвый Джед Хокинс. Еще полмили — и они вышли к железной дороге. По-видимому, здесь пожар достигал наибольшей силы — в черных далях, освещенных заходящим солнцем, не было заметно не только признаков жизни, но и ни одного уцелевшего деревца.
И вдруг Веселого Роджера охватил страх, который был ужаснее отчаяния, терзавшего его до этой минуты. Вокруг него простиралось черное кладбище — пожар пожрал тут все. А что, если Нейде и миссионеру не удалось спастись? Этот страх стал еще сильнее, когда солнце зашло и на землю опустилась темнота, принося с собой сырой холод и тяжелый запах гари.
На обратном пути к хижине Мак-Кей не разговаривал с Питером. В первой комнате на подоконнике стояла лампа, а за плитой лежали дрова. Веселый Роджер молча затопил плиту, подрезал фитиль в лампе и зажег ее. А Питер, точно испугавшись призраков минувшего, забился в угол и лежал там без движения. Мак-Кей не стал ужинать и не закурил; он долго сидел не шевелясь, потом взял одеяла, прошел в комнатку Нейды и расстелил их на кровати. Он задул лампу и улегся, глядя в окно, через которое на Нейду столько ночей смотрела луна.
Эта ночь тоже была лунной. Небо на востоке посветлело, а вскоре из-за зубчатого отрога выглянула луна, озарив унылое пожарище и залив комнату мягким сиянием. Небо было ясным, и ни единое облачко не заслоняло круглый диск полной луны, которая, казалось, улыбалась в окошко, не зная, что Нейды тут больше нет и она напрасно освещает голые стены. Веселый Роджер вдруг понял, почему Нейда любила луну больше солнца. Лунные лучи отгораживали ее от всего мира, и Роджеру почудилось, что он видит тоненькую фигурку сидящей на постели девушки, слышит стук ее сердца, различает ее лицо и тонкие руки, простертые к луне. Сколько раз Нейда рассказывала ему о том, как она здоровается с ночным светилом и ищет взглядом улыбающееся лицо Лунного Человека, ее небесного друга, товарища ее игр!
На мгновение Роджеру стало легче, но тут луна, словно заметив чужого в этой маленькой комнате, скрылась за облако, и все вокруг потемнело. Однако облако пронеслось, и вдруг Веселый Роджер увидел Лунного Человека. Никогда еще он не видел его так ясно, хотя Нейда не раз с очаровательной наивной верой рассказывала ему, как она дружит с Лунным Человеком, и объясняла, какие разные выражения бывают у его лица: иногда он выглядит больным, а иногда — здоровым; порой он счастливо улыбается, а порой смотрит грустно и сурово, мучимый каким-то таинственным горем, о котором она ничего не знает.
«Стоит мне посмотреть на Лунного Человека, и я всегда знаю, будет ли у меня легко на сердце или тяжело, — говорила она. — Он не забудет сказать мне об этом, даже если небо затянуто тучами и ему
