– Не жопу мял, а утруждал свой ум, – возразил я, но слабо.
Ицхак бессовестно пользовался моим состоянием. Он не обратил никакого внимания на слабый протест. Вместо того продолжал речь, обращенную к моему рабу:
– Тебе надлежит уложить господина в постель. Жопой вверх! Не забудь накрыть одеялом. Жопе должно быть комфортно.
– Комфортно… – прошептал сраженный Мурзик.
Ицхак подвигал носом, как муравьед. Эта мимическая игра сопровождает у него мыслительные процессы.
– Жопе должно быть тепло, – пояснил он Мурзику. – К вечеру вызови для господина девку из храма.
– А храмовую-то зачем? – спросил Мурзик. – К нему любая с охотой пойдет… и свободная, и какая хочешь…
– Любая, может, и пойдет, да не всякая подойдет. Жопе нужно сделать массаж, – пояснил Ицхак. – Квалифицированный массаж. Фирма платит. Иначе в день Мардука твой господин может ошибиться. Мы повысили точность на восемь процентов и не имеем права снижать показатели.
Последняя фраза предназначалась мне. Для того, чтобы пробудить мою совесть.
Сделав такое наставление и окончательно запугав моего раба, Ицхак удалился.
Мурзик довел меня до дивана и позволил упасть. Затем снял с меня ботинки и штаны, накрыл колючим шерстяным пледом – у меня не было сил протестовать и требовать атласное одеяло – и удалился.
И я провалился в небытие, полное графиков и цифр.
– Господин! – кричал у меня над ухом Мурзик. – Господин!..
Я приоткрыл один глаз. Мурзик стоял над диваном, держа в одной руке мой магнитофон, а в другой стакан с мутной желтоватой жидкостью.
– Что тебе, говорящее орудие? – вопросил я, недовольный.
– Ох… господин! – вскричал Мурзик плачуще. – Ох! Вы очнулись!
Я пошевелился. Руки у меня онемели.
– Я спал, – сказал я. – Зачем ты меня разбудил, смердящий раб?
– Вы говорили во сне, господин, – сказал Мурзик. – Выпейте.
И протянул мне стакан.
Я взял, недоверчиво понюхал. Мутная жидкость оказалась сливовым вином. Я выхлебал вино, громко глотая.
Мурзик забрал стакан. Постепенно он успокаивался.
Я потер лицо ладонями.
– Сколько времени?
– Шестая стража.
– Ну я и выспался… – сказал я. – Ничего не помню. Как провалился куда-то.
– Знать бы, куда, – многозначительно проговорил Мурзик.
И включил магнитофон. Я мутно уставился на него. Из колонки донеслось бурчание. Потом визгливый, противный голос заговорил на непонятном языке. Несколько раз речь прерывалась стонами, вздохами и шорохом, как будто кто-то ворочался на кровати. Дважды лязгнули пружины. В голосе было что-то отвратительное и в то же время знакомое.
Наконец я понял. Это был мой голос.
– Я… говорил во сне? – спросил я Мурзика.
– Да… – Он опять начал бояться. – Вы… это… Вас господин Ицхак привел. Велел уложить. А вы совсем мутные были, сонные или что… Может, опоил вас кто? – предположил Мурзик испуганно.
– Я работал, – сказал я, рассердившись. – Обрабатывал данные.
– Ох, не знаю… – закручинился Мурзик совершенно по-бабьи. И головой покрутил. – В общем, он привел вас и велел уложить жопой кверху.
Для стороннего наблюдателя наш разговор, возможно, выглядел бы совершеннейшей дикостью. Какие- то толки в сообществе рехнувшихся гомосеков.
– Я послушался господина Ицхака, господин, – продолжало присмиревшее говорящее орудие. – Я уложил вас на диван жопой кверху и накрыл одеялом. И вы заснули. Сперва вы спокойно стали, потом заворочались. Я подумал, что надо бы девку из храма вызвать, как господин Ицхак велел. И тут вы вроде как заговорили. Я услыхал, как вы с дивана что-то говорите, и говорю: «А?» А вы что-то непонятное сказали. Я опять говорю: «А?» А вы… Тут я подумал: ведь не понимаю ничего, а вдруг распоряжение какое важное… Ну и ткнул в эту штуку, в магнитофон ваш, чтобы записать, а потом, чтобы вы послушали и растолковали, о чем приказ был. Чтобы не ослушаться по непониманию…
– Что, Мурзик, – сказал я злорадно, – очень назад на биржу не хочешь?
– Так… – Тут Мурзик заморгал, зашевелил широкими бровями. – Так мне с биржи один путь – на какие- нибудь копи, либо галеры, а кому туда охота…
– Никому не охота, – согласился я. – Дай-ка я еще раз прослушаю.
