Гисс зарычал и вцепился зубами в холодный хрящеватый нос Морщины. Кровь обожгла небо. Морщина боялся дергать – он орал и бил Гисса по голове. Гисс захлебнулся кровью, закашлялся и разжал зубы. Жан Морщина немедленно схватил его за горло. Гисс механически сделал то же самое. Вкус крови удесятерил его силы. Искаженное лицо врага расплывалось перед Гиссом. «Как долго человек может обходиться без дыхания», – подумал он, не особенно удивляясь. Его пальцы стали уставать. Морщина почувствовал это и с отвратительным хрипением подался вперед. Правая рука Гисса разжалась и тут же нащупала за плечом Морщины бороздки оперения. Морщина носил стрелы в колчанчике на спине. Пальцы Гисса обхватили стрелу сами, без участия воли.
«Не успею», – подумалось Гиссу. Жан Морщина, видимо, решил, что уже победил. Он ослабил хватку и встряхнул Гисса. Гисс, булькая горлом, вздохнул. А потом выдернул стрелу из колчанчика, стремительно размахнулся и вонзил ее глубоко, прямо в вытаращенный желтый глаз.
Подождав, когда Морщина перестанет сучить ногами по вспаханному, заляпанному снегу, Гисс поднимается на четвереньки.
– Становишься коленями на лыжи и привязываешь каждую лыжину… под коленом… и под икрой…
У него есть теперь лыжи, нож Морщины, длинный кожаный ремень. А вот фляга Морщины. Один глоток – смыть вкус крови. Хорошо! Очень хорошо. орошо также, что край неба розовеет и лес словно вздыхает – это приближается утро. Морозно, очень морозно. Но фляга еще полна…
Ворона, вещая птица, приплясывает на ветке и хрипло смеется, глядя на чудного короткого человека, который скользит на лыжах, отталкиваясь не по росту длинными руками. Ворона знает, что другой, оставшийся лежать, никуда не денется.
Через несколько часов, когда Гисс уже сидит у печки, приматывая обломок лыжи к ноге, в лесу теплеет. Небо мгновенно заволокло розовой пеленой, и густой-густой снег валит безудержно и щедро. Все погибшие этой ночью обзавелись могилами до весны, белыми, очень нарядными… Гисс оставляет заслонки открытыми, чтобы не угореть, допивает содержимое фляги, валится на пол и засыпает. Во сне он видит, как зверь – златошерстный приз – танцует под снегопадом. Розовые отсветы утра переливаются на его спине, он прыгает и кувыркается в воздухе, катится по снегу золотой рябью, скачет бочком, выгнувшись, как кошка.
Зверь танцует, а женщина с лицом, поросшим пухом, нагая, поет, стоя под заснеженной сосной. Песня ее без слов, без мыслей, и Гиссу одновременно и страшно и очень хорошо слышать эту песню. Он вглядывается в карие, звериные глаза женщины, видит, как пух на ее лице, весь в снежинках, шевелится от ветра. Гисс бормочет во сне, всхлипывает и замолкает. Зверь танцует, женщина поет…
Каждый, слышавший этот рассказ, без сомнения, согласится, что нет ничего лучше, чем жить в местах, где случаются такие вещи. Или, во всяком случае, гостевать там – иногда. У добрых знакомых. Или – что, возможно, еще лучше – слышать о них рассказы со всеми возможными подробностями. Для того, кстати, и существуют Анналы.
Зимородка, еле живого, густо облепленного целебным порошком, разведенным на слюне полутролля (троллиная слюна, как доказано многолетними исследованиями Вашен-Вашенского университета, обладает бактерицидным действием) доставили под утро. Укрытый семью одеялами из шерсти семи разных животных, очень тощий и твердый, с белым носом, он то бормотал, то всхлипывал, а то вдруг принимался грозно храпеть.
– Мария… – молвила Мэгг Морриган, прислушавшись к его бреду. – Зовет какую-то Марию… – Она подняла бровь. – Хотела бы я знать, кто это.
– Это я, – подал голос Эреншельд и густо покраснел.
Несколько секунд Мэгг Морриган рассматривала его в упор. Даже самое пылкое воображение не позволяло заподозрить в бароне переодетую женщину.
– Мориц-Мария Эреншельд – так меня зовут, – пояснил барон.
Мэгг Морриган захохотала, а барон обиженно отвернулся к стене.
Янника в доме не было – отлучился по делам сразу после того, как водворил на печи Зимородка. Ожидая вскорости хозяина домой, Мэгг Морриган поставила согреваться воду и развела муку, чтобы испечь лепешки.
Мохнатая Плешь действительно вернулся довольно быстро – но не один; с ним пришли все члены Общества Старых Пьяниц – точь-в-точь такие, какими воспел их Дофью Грас: с красными щеками, блестящими глазками, распространяющие в морозном воздухе густой пивной запах.
– Барон! Эй, барон! – загалдели веселые голоса.
Эреншельд, которому Мэгг Морриган помогла добраться до окна, смотрел на них широко раскрытыми глазами.
– Я и не подозревал, что в этих безлюдных диких лесах обитает столько народу, – признался он.
Из толпы выступил вперед Дофью Грас. Расставил ноги пошире, выпятил брюхо, взмахнул огромной пивной кружкой и заорал во всю глотку:
– Любезный барон Эреншельд! Мы пришли просить вас оказать нам честь и сделаться, как и мы, Старым Пьяницей!
Барон забился у окна, как мотылек.
– Что говорит этот человек? – страдая, спросил он у Мэгг Морриган. – Я ничего не понимаю! Почему я должен стать старым пьяницей? Я вовсе не так стар и совсем не…
Но было уже поздно – все собравшиеся громогласно и крайне нестройно распевали бесконечную «Пивную Кружку».
