Лучка Скелепоп произнес:
– При надлежащем желании кто угодно пролезет где угодно.
– Мне кажется, стоило бы выйти немедленно, – сказала Мэгг Морриган.
– Я тоже так думаю! – согласился Лучка и вдруг расхохотался. – Пока до нашего начальства не дошло, зачем вам огнедумова столица!.. Да еще так, чтоб он не знал!.. Мне и самому этот Огнедум!.. Особенно после того, что обнаружила Кадаушка.
– Вы знали? Вы видели? – изумилась Марион.
– Она консультировалась со мной по поводу находки, – подтвердил Лучка. – Ничего более чудовищного я не видел со времен Великого Обвала в шестой-бис… – Он помолчал, а потом обычным своим тоном продолжал: – Скоро об огнедумовых зверствах узнает широкая общественность, поднимется недовольство – работающие потребуют прекращения всяких отношений с Огнедумом. – Он снова сделал паузу и спросил: – А как он там, этот кадаушкин бедолага?
– Ему получше, – замогильно отозвалась Гиацинта.
– Ладно, – спохватился Лучка. – Каски у вас есть? Наденьте.
– Мне мала, – сказал Зимородок.
– Неважно. Макушку прикрывает – и хорошо. Берите фонари.
Он раздал три фонаря – Зимородку, брату Дубраве и Людвигу, четвертый взял сам. Закрыл дверь музея и несколько мгновений еще смотрел на нее, как будто прощался.
Они очень быстро миновали жилую часть города и оказались в сложном лабиринте боковых проходов. Здесь размещались прачечные, фабрики-кухни, другие службы – например, служба помойки, занимавшаяся переработкой и уничтожением отходов.
Затем закончились и служебные переулки. Дальше потянулись брошенные шахты. По темным проходам, иногда хлюпая по воде, иной раз пробираясь ощупью и внаклонку, двигались путешественники – все вперед и вперед, за раскачивающейся точкой головного фонаря. Лучка вел отряд уверенно. Он не раз проделывал уже эту дорогу. А случись ему сбиться с пути – он распутал бы эти подземные стежки с той же легкостью, с какой бабушка Марион, бывало, приводила в порядок беспокойную пряжу, вечно путающуюся в коробке.
Иногда срывались, мелькали в пятне света и тотчас снова сливались с густым мраком летучие мыши. Зеленоватые потеки влаги, вымывающей из скальной породы медь, оборачивались очертаниями щупалец или искаженных ужасом масок. Затем вновь начинались длинные, скучные, черные стены. Марион устала и спотыкалась на каждом шагу. Хорошо Гиацинте, с горечью думала она, ее-то держит за руку Людвиг.
Но не успела Марион додумать до конца свою жалкую мысль, как молодой граф Мирко подхватил ее под локоть.
– Совсем замучилась, гляжу, сестренка, – сказал он. – Вот и Зора моя, бывало…
– Зоре всего-то лет!.. – обиделась Марион. – Я все-таки взрослая!
– Одно дело, девчонки, – отмахнулся Мирко. – Я бы с вами знаешь как поступал?
– Как? – дулась в темноте Марион. – Ну как?
Мирко тащил ее за собой и посмеивался.
– А вот как мой отец с моей матерью, – сказал он наконец. – Посадил бы на подушки шелковые да пылинки бы с вас всех сдувал, да молоком бы поил с лесными ягодами…
– Кстати, многие девочки оказываются на деле храбрее многих мужчин, – заметила Марион. – Потому что девочки всегда терпеливые и выносливые… Элиза – ну, это наша кухарка – говорит, что такова уж женская доля.
– Все Драгомиры своих жен на руках носят, – сказал Мирко. – Я и Зорке такого мужа найду, чтоб как святыню ее почитал.
– А Элиза говорит… – начала Марион, но граф Мирко перебил ее:
– Скажи, правда, что ты в королевы метишь?
– Что значит – «метишь»? Я короля Ольгерда, кстати, полюбила по одним только рассказам – какой он был удалой да прекрасный, веселый и добрый, а теперь иду его спасать. Конечно, он возьмет меня в жены. Это же заповедано!
– Ясно, – сказал Мирко. – Совет брата: никогда больше не вспоминай эту Элизу.
– Почему? – поразилась Марион.
– Потому что дура, – твердо сказал Мирко.
– Кто дура? Элиза? Ты ведь ее не знаешь!
– Королевы не слушают кухарок, – пояснил Мирко. – И графини их тоже не слушают… Это я так, на всякий случай.
– А если обед?
– Ты ведь сейчас не про обед говоришь, верно? «Элиза то, Элиза се…» Я еще когда вы у отца гостили заприметил. Ты – королева, а кухарка тебе советует, как любить, на каком основании верить или не верить людям, как себя вести и о чем думать…
Марион молчала, потрясенная. Никто еще не разговаривал с нею так… Никто не учил ее всерьез быть королевой. Людвиг, пока был игрушкой, обращался к ней «ваше высочество», но ведь любая игрушка – вассал ребенка, так чему тут удивляться? Для Зимородка она была чудачкой, для брата Дубравы – сестрой, но Дубраве и лягушка сестра… А прочие? Разве кто-нибудь из ее спутников видел в ней будущую владычицу королевства и сердца Ольгерда? Молодой граф Мирко был первым, кто по-настоящему в нее поверил. И в то, что освобождение Королевства Пяти Рек – не за горами…
