— Хорошо, — сказал Дорохов.
— Из меня все равно дельного офицера не выйдет, — задумчиво протянул Юрий. — Я не для регулярной армии создан. У меня ни терпения нет, ни выдержки… Вот и Мамацев так говорит. Мол, Лермонтов носит мундир только потому, что вся молодежь знатных фамилий служит в гвардии. Сам слышал. Да он и не скрывает.
— Да, вы, конечно, полная бестолочь, — согласился Дорохов. — Я бы вам пушку не доверил… А вот своих головорезов — пожалуйста. — Он поманил собеседника наклониться поближе, слабо пошевелив пальцем. — Что выдумаете насчет тех ружей?
— Каких ружей? — не понял Юрий.
— Тех… что не должно было быть у чеченцев… Вы забрали?
— Все до последнего, — подтвердил Юрий.
— Какие… — зашептал Дорохов.
— Вы так не напрягайтесь, Руфин Иванович, — спокойно сказал Юрий. — Я все понял, о чем вы спрашиваете. Разумеется. У всех убитых ружья взяли. Раненых было двое, хотели их допрашивать — да пришлось застрелить. Они все равно ничего не сказали, только шипели и бранились по-своему. Я думаю ихний язык учить. Здесь татарский — все равно что в Европе французский, такая же необходимость.
— Подробней, — захрипел Дорохов.
— Про татарский язык?
— Поправлюсь — убью…
— Что это вы все так беспокоитесь, Руфин Иванович? Вам вредно. Я супруге вашей отпишу, что вы плохо себя ведете. Она уже беспокоилась, письма прямо по начальству шлет: куда вы подевали моего Руфина? Ей наш Галафеев отправил успокоительное послание…
Дорохов бешено заворочался, двигая здоровым глазом. Юрий взял его за руку. Ощутив прикосновение ладони, маленькой, точно женская, с твердыми мозолями от сабли, Дорохов успокоился.
— Ружья точно новые, — продолжал Юрий. — Я так полагаю, потому что старое оружие у них всегда все в каких-то насечках, украшениях, с блямбочками и кисточками, а эти совершенно чистые, никак не роскошные. Просто новые ружья. И почему-то мне нехорошо делается, Руфин Иванович, когда я об этом думаю. Потому как до нас — я уже выяснял — не дошла по меньшей мере одна телега с оружием. Как раз ружья и порох.
— Был заслон, — сказал Дорохов.
— Именно! — Юрий наклонился совсем низко, так что со стороны казалось, что он готов пасть на грудь собеседнику. — Заслон был. А телега пропала. И сдается мне, обнаружилась в том ауле. У нашего друга Омира.
— Или Омана, — сказал Дорохов.
— Знаете, Руфин Иванович, признаюсь вам честно: строить какие-либо предположения я боюсь.
— А вы не бойтесь, иначе все будет продолжаться.
— Все и так будет продолжаться, — возразил Лермонтов. — И сношения их с турками, и провоз контрабанды, и торговля людьми… все, чем обыкновенно пробавляются здешние чеченцы.
— Ружья, — засипел Дорохов.
— Что вы хотите? Чтобы я узнал, кто из наших интендантов недоглядел за телегой?
— Или того хуже, — сказал Дорохов и отвернулся к стене.
— Ну, не настолько же…
Дорохов опять повернул голову и зло уставился на молодого человека:
— Телега не по воздуху пролетела. Был заслон. А она все-таки добралась — не до нас, а до Омира.
— Я не хочу думать, будто это может быть правдой.
— Может…
— Если я найду тех, кто до этого допустил, — сказал Юрий тихо, — то… — он хотел сказать: «передушу собственными руками», но почему-то при раненом Дорохове постеснялся и в последний миг заменил на другое обещание, — …заставлю выйти в отставку.
— Правильно, — проговорил Дорохов. — И поменьше огласки, иначе поднимется страшная вонь.
— В Петербурге это называется «резонанс», — сообщил Юрий.
— Не знал, — чрезвычайно серьезно отозвался Дорохов.
Юрий встал:
— Поправляйтесь, Руфин Иванович. Вас теперь производят в поручики. Вы рыбу ловить любите? Давайте выйдем в отставку и поедем к моей бабушке — я вам свое рыбное место нарочно покажу.
Дорохов не ответил. Здоровое веко опустилось, больное продолжало подергиваться над тревожным глазом — Руфин неожиданно заснул.
При выходе от Дорохова Юрий столкнулся с каким-то человеком. Человек этот от неожиданности потерял равновесие и упал бы, если бы Юрий не схватил его: хотел поддержать под локоть, но рука соскользнула, и вышло так, что Юрий сгреб незнакомца за грудки. На миг серые глаза чужого человека прыгали прямо перед глазами Юрия, а затем все исчезло.
— Простите ради бога! — сказал Юрий, осторожно выпуская его. — Меня только то извиняет, что я иду от раненого товарища и очень огорчен — не смотрю под ноги.
— Я у вас не под ногами вьюсь, господин хороший, — отозвался незнакомец.
Юрий еще раз встретился с ним взглядом, и неожиданно нечто показалось ему в этом взгляде знакомым. Что-то царапнуло по сердцу, оставляя неприятный след. Как будто они виделись и прежде.
И тотчас изменился и незнакомец, стал смотреть куда более пристально. Затем он пробормотал сквозь зубы:
— Ну конечно…
И быстро зашагал прочь, расталкивая встречных локтями. Юрий проводил его взором. Настроение у него испортилось.
— Кто он? — спросил Юрий у встречного офицера и показал на мелькавшую впереди серую спину.
— Этот? Из интендантской службы — Беляев, кажется… — Беляев был тому совершенно неинтересен. — Вы от Руфина — как он?
— Руфин будет жить, — сказал Юрий.
— О! — отозвался знакомый офицер.
Он рассмеялся и пошел прочь.
Столкновение с Беляевым почему-то растревожило Юрия: ему начало казаться, что Беляев знает о нем гораздо больше, чем показал, и именно из-за этого втайне, но очень сильно ненавидит. Что именно это могло бы быть, Юрий не знал, но чем дольше он раздумывал о странном незнакомце, тем тяжелее делалось на душе. — Юрий, которого (по его впечатлению) все и всегда любили, совершенно растерялся.
Почему-то снова в мыслях явились эти злосчастные ружья. Галафееву было доложено о находке, однако почти одновременно с этим докладом генерал получил другой: о нападении чеченцев на обоз, так что в конце концов Галафеев оставил этот десяток «кочующих» ружей без особенного внимания.
Офицер, в чьем расположении произошло «злосчастное» нападение на обоз, должно быть, еще находился в Грозной, и Юрий решил справиться о нем. К его величайшей радости, это оказался знакомый — давний приятель еще по юнкерской школе, Николя Мартынов, похожий на слегка растерянного льва рослый белокурый красавец.
Позабыв в единый миг все свои тревоги, подозрения и опасения, Юрий закричал: «Мартышка, Мартышка!» — и бросился к Николаю, сам похожий в этот миг на обезьянку, маленький, в цыгановатой красной рубахе, бесстыдно, точно обезьяний зад, сверкавшей из-под распахнутого мундира без эполет.
Мартынов, услышав знакомый голос, вздрогнул, обернулся и медленно улыбнулся:
— Лермонтов!
Обнялись. Юрий вертелся и подскакивал.
— Ты здесь? Герой? Где твои ленточки?
— Да пусти, вот прицепился… — лениво отбивался Мартынов. — Фу, Маешка, какой ты чумазый!
