Вдвоем выволокли комедиантскую повозку вместе с вертепом, припасами, девицей и раненым пушкарем, поставили на ровное место, и лошадка снова потащила одна. А Мартин с Ремедием пошли бок о бок.
Сперва молчали. Потом Ремедий осторожно спросил:
– Ты и вправду Мартин?
В ответ понесся басовитый хохот.
– Все так же прост Ремедий Гааз, – сказал, наконец, Мартин, отдуваясь.
Ремедий неопределенно пожал плечами.
– Не было смысла меняться.
– Эркенбальду давно видел?
– Ты еще не забыл эту стерву? – Удивление Ремедия было искренним.
– Забудешь ее… Ты ее не пользовал, иначе понял бы, что такую лисицу забыть невозможно. С кем потом еблась, как меня зарыли?
– С Агильбертом…
Мартин плюнул.
– Так и знал, что к капитану перелезет. А эта, чернохвостая, как ее…
– Хильдегунда.
– Куда делась?
– Сбежала. Выманила денег себе на приданое, и только ее и видели.
Мартин выругался и еще раз выругался.
– Сучье племя. Никому из них верить нельзя.
– Мартин, – снова заговорил Ремедий, – ты ведь мертв. Я сам хоронил тебя, помнишь?
Мартин расхохотался, выставил белые зубы в черной бороде, облапил Ремедия за плечи.
– Еще бы не помнить, Гааз! Такое не забывается…
Они прошли рядом еще немного, потом Ремедий снова заговорил:
– Мартин… Ты видел нашего капеллана?
– Мракобеса? – Мартин покривил губы. – Видел…
– Да нет, другого. Валентина. Того, что в Айзенбахе умер…
Мартин подпрыгнул. Ремедий не ожидал, что известие о Валентине так подействует на старого богохульника.
– Валентин тоже здесь? Ах, еб его… Что здесь творится, Гааз?
– Не знаю, – уныло сказал Ремедий. – Спроси у Мракобеса. Я давно уже ничего не понимаю.
Так и двигался по осенним дорогам караван – комедианты и мертвецы, разбойники и святые, бесноватые и простоватые. Шли они в Страсбург, и путь вроде знакомым был для них, но все никак не могли добраться до цели. Все время мешало что-то. То одно собьет, то другое. А потом и вовсе цель потерялась, и кто был в том виноват, так и не разобрались.
Клотильда сидит в телеге, полог откинут. В руках у девушки лютня, струны бренькают. Когда телега подскакивает на ухабе, звенят невпопад, а так – довольно-таки ладно. Рядом шагает Бальтазар Фихтеле. Вдвоем слагают песенку, нарочно путая языки – строчку на одном, строчку на другом.
– Вот и ученость твоя пригодилась, Фихтеле, – сказал Ремедий. – Все не зря мозолил задницу на студенческой скамье.
Бальтазар фыркнул, а Клотильда исполнила на лютне сложный пассаж и под конец расхохоталась.
Потом оба хором допели:
Ремедий покачал головой. Как и следовало ожидать, от него ускользнула ровно половина смысла песни.
– У тебя в ухе дохлая мышь, Фихтеле, – пробурчал он, досадуя на собственное невежество.
– Где? – переспросил Бальтазар. – Где ты нашел у меня дохлую мышь, Гааз?
Клотильда, давясь от смеха, завалилась в телегу.
Ремедий сердито повторил:
– В ухе!
– А ухо, ухо-то где?
– На голове.
– А голова?
– На заднице.
