С англичанином у нас тоже все поэтому получилось.
Он сидел рядом и пытался открыть бутылку пива, сперва зажигалкой, потом о край скамейки.
– Дай, – сказал я ему. – На тебя смотреть жалко.
И снял пробку зубами.
Он сказал «спасибо» и начал пить. Ему было жарко, но он даже не подумал расстегнуть пиджак. Я рассматривал ткань этого пиджака и думал, что на ощупь, должно быть, она очень благородная.
Он сказал (он говорил по-русски приблизительно так же бойко, как я – по-английски, так что я легко его понял):
– Вам знакома Матильда Кшесинская?
– В каком смысле? – удивился я.
Неподалеку отсюда находится бывший Музей революции, который теперь называют «Музеем контрреволюции», он расположен в особняке Кшесинской, так что и самый дом этот называют обычно просто «Кшесинка».
– Балерина Матильда Кшесинская, – повторил он и вздохнул.
– Ну, – сказал я, – я знаю, где ее дом. Говорят, она была толстая.
– Ничего подобного, – отрезал англичанин. Он допил пиво, аккуратно поставил бутылку в мусорную урну и вынул еще одну. Протянул ее мне – чтобы я открыл – таким уверенным жестом, точно я уже нанялся к нему в лакеи.
Я снял пробку и вернул ему бутыль.
– Вы хотите? – спросил он вежливо.
Спрашивать у завсегдатая Александровского парка в летний день хочет ли он холодного пива – на такое способен только иностранец.
Я сказал:
– Да нет, не хочу. Спасибо.
Он коротко пожал плечами и выпил вторую. Так же быстро и тщательно, как и первую.
Потом проговорил:
– У меня был садовник в моем имении.
– О, это очень интересно, – сказал я.
Диалог начал напоминать самоучитель. «У Джона есть имение. В имении у Джона есть садовник. Садовник подстригает розы садовыми ножницами». Обычно это еще сопровождается соответствующей картинкой.
– Должно быть, он подстригал розы садовыми ножницами, – добавил я.
Тимоти Дж. Прингл моргнул и сказал:
– Это мало имеет отношения к делу. Ножницы. У этого человека имелся отец.
– Ясно, – сказал я. – У него имелся отец. Он тоже был садовником. Он также пользовался садовыми ножницами.
Прингл вообще не понимает такого юмора. У англичан юмор особенный, сложный, он даже шотландцам уже недоступен, не говоря уж о более отдаленных соседях по Европейскому континенту.
Прингл поэтому продолжал после вежливой паузы:
– Отец моего садовника был лакеем в доме Кшесинской. Он много знал тайн о Матильде Кшесинской и перед смертью рассказал их своему сыну.
Как легко понять, все эти реплики были из фильма средней сложности. Не «Угнать» или там «Взорвать». Чуть потруднее, с психологией, вроде «Настоящей Мак-Кой» или «Психопатки-2». С разговорами. Минимум бессвязных выкриков. Каждое действие комментируется. «Сейчас я разрежу твою сонную артерию. Смотри на этот нож. (Крупным планом – нож, так что зрителю тоже все понятно). Вот он приближается к твоему глазу. (Отражение выпученного глаза в сверкающем лезвии). Прощай, малышка, было весело!» Приблизительно так. Наглядно, но вместе с тем содержательно, и много полезной лексики.
– Когда началась революция, Матильда решила спрятать свои драгоценности. У нее было много подарков от царя и великих князей. А также – просто от богатых поклонников. Она была великая балерина.
– Насчет великой – не знаю, не видел, – сказал я. – В Музее контрреволюции о Матильде не рассказывают. Там даже экспозиции толком про нее нет. И залы дворца не сохранились. Когда вход был еще бесплатный, я нарочно заглядывал – посмотреть, как она жила. Ничего не осталось, только пустые стены и на них – фотки вождей пролетариата.
Прингл моргал с большим достоинством. Ресницы у него белые, густые, как у лошадки. Глаза голубые, чуть навыкате. Если бы он не был такой холеный, то на носу у него непременно цвели бы веснушки, но он их чем-то сводил. Хотя бледные желтоватые пятна остались. Вообще – морда лошадиная. Такие считаются породистыми, хотя женщинам почти никогда не нравятся. На любителя внешность.
Прингл дождался, чтобы я замолчал, и продолжил как ни в чем не бывало:
– Самые дорогие вещи, диадемы, бриллианты, кое-что еще, она спрятала в ящике и закопала. Клад Матильды Кшесинской до сих пор находится в Петербурге. За границу она его не вывозила, часто и при людях, вслух, жалела о потерянных навсегда предметах, подарках Николая Второго… Вы меня понимаете?
– Ну, – сказал я.
