муки. На остаток получки мы купили кресло с высокой спинкой и маленький круглый коврик, похожий на водоворот. Иногда по ночам я запугивала саму себя и думала, что когда-нибудь этот водоворот втянет в себя Адольфа и я больше никогда его не увижу.
Я очень боялась потерять Адольфа. Ведь у меня больше никого не было.
Вообще-то, у каждого человека должны быть отец и мать, а не только отец. Теоретически (но только теоретически!) я знала, что мама у меня была. Она меня очень любила. Но об этом я знала только со слов Адольфа. Сама я ровным счетом ничего не помнила.
До четырех лет я вообще не понимала, что у человека должны быть не только отец, но и мама. Через год после того, как я начала посещать детский сад, я решила выяснить у Адольфа одну странную вещь, которая поразила меня еще в первые дни. Как-то недосуг было заговорить об этом, но тут я взяла и спросила:
– А почему за некоторыми детьми приходит не папа, а женщина? Разве женщинам дозволяется иметь детей?
Адольф густо покраснел – я даже испугалась – и открыл мне истину. Насчет матерей.
Я очень удивилась.
– Это так необходимо – иметь мать?
– В биологическом смысле – да, – туманно ответил Адольф.
Я сразу стала ненавидеть этот биологический смысл, поскольку заподозрила в нем нечто зловещее.
Но поскольку я была дочерью Адольфа, то отступать я сочла постыдным и потому продолжила вопросы:
– И что, у меня тоже была такая?
– Да, – сказал Адольф и заплакал.
Я перепугалась до смерти. Я никогда раньше не видела, чтобы взрослые плакали. Обычно плачут дети, но они даже не плачут, а кричат или ревут. А Адольф просто молча залился слезами.
Он стоял и плакал, а я стояла рядом, держась за его руку, смотрела на него и тряслась от ужаса. Потом он вытащил из кармана бумажный носовой платок, обтер лицо, сунул платок обратно в карман и сказал мне:
– Идем.
Я ковыляла за ним спотыкаясь, а он очень быстро тащил меня к трамвайной остановке.
В трамвае он сказал:
– Твоя мама умерла.
– Она не любила меня?
– Почему?
– Если бы она любила, она захотела бы не умереть.
– Она не хотела умирать, – задумчиво произнес Адольф. Он снова извлек свой платок, высморкался и тайком засунул платок под сиденье. – Она очень опасалась, что я не справлюсь. Считала меня беспомощным. Все повторяла: «Как же я оставлю на тебя Лизу». А потом все-таки умерла.
– Она была слабой? – спросила я.
– Нет, она была очень сильной… Слабым был я.
– Но ты очень сильный, – удивилась я. – Помнишь, как мы купили кресло? Ты нес его на голове.
Он сжал мне руку, как взрослой, и сказал:
– Давай больше никогда об этом не говорить.
И мы действительно больше никогда не говорили о маме. У меня был Адольф, и этого мне было вполне достаточно.
Да, именно в те годы Адольф был мне ближе, чем когда-либо. Я не смогла бы тогда это сформулировать – умение подбирать слова и облекать в них, как в одежду, разные смыслы, пришло ко мне позднее, – но даже и тогда я отдавала себе отчет в том, что рано или поздно Адольф станет мне чужим.
Нет, совсем чужим он, разумеется, никогда для меня не станет, – заподозрить подобное было бы кощунством! Но неизбежно он отойдет на второй план.
И первый шажок в этом расхождении наметился в тот самый день, когда наша чудесная банка с консервами опустела, а вечером Адольф пришел с деньгами. Счастливый. Утративший свою волшебную улыбку, которая наполняла теплом весь мир, всю вселенную и все обитаемые и необитаемые планеты.
Тот самый миллиметрик зазора между нами, о котором я говорила. С годами он будет расти, превратится в два миллиметрика, в три – пока вдруг я не обнаружу прореху в пару сантиметров и не попытаюсь просунуть в нее палец, сама в то не веря.
И это не он будет отходить от меня, это я сама начну от него отодвигаться. Вот что я поняла в те дни. И потому спиральный, похожий на водоворот коврик на полу возле кресла так меня пугал.
Случались дни и целые недели, когда я даже не вспоминала о нашей неизбежной разлуке с Адольфом. Проповедники Божьего Слова, одетые в инопланетно-элегантные костюмы, подарили нам Библию. Они раздавали ее бесплатно возле станции метро и всем улыбались. У них были очень хорошие зубы. Потом во многих букинистах эти Библии продавались: люди брали и тут же сдавали книгу в магазин, чтобы выручить немного денег.
Но Адольф не стал так поступать.
– Они ехали сюда, чтобы мы могли получить Библию. Потратили кучу времени и денег. Мы обязаны уважать их желание.
Библия, которую мы заполучили таким образом, мне очень нравилась тем, что представляла собой нечто вроде игры в вопросы и ответы. Например, на одной странице на полях было написано: «Что надо делать, чтобы спастись? См. с.» – и дальше указывалась другая страница, где жирным шрифтом был выделен какой-нибудь стих, например: «Отвергнись себя и ступай за мной». А рядом на полях уже поджидал следующий вопрос: «Как удобнее взять свой крест?» – и подсказка, где найти ответ.
Так, по вопросам и ответам, можно было пролистать всю Библию и побывать в гостях на каждой страничке.
Я читала Библию каждый день, потому что это было очень увлекательно. Вопросы никогда не заканчивались. Я все пыталась найти то место, где будет задан последний вопрос, и прочитать стих, рядом с которым появится надпись: «Теперь ты знаешь всё», но такого стиха всё не находилось. Библия неустанно вела меня по кругу, и я проваливалась в нее, как в наш водоворотный коврик.
Иногда я сердилась на Библию за то, что она отвечала не прямо на поставленный вопрос, а ходила вокруг да около. Особенно это бывало досадно, когда меня охватывало острое любопытство, а в книге, как назло, одно противоречие громоздилось на другое. В моей голове многие вещи просто не укладывались. Однажды я спросила Адольфа, как можно следовать Библии, если она требует от меня возненавидеть моего отца.
– Разве ты не ненавидишь меня, когда я мешаю тебе играть или когда требую, чтобы ты помыла посуду? – удивился он.
Я затрясла головой так, что мои косички больно захлопали меня по ушам, а в мозгу все зазвенело.
– Нет, нет, нет! – закричала я. – Я всегда тебя обожаю! Всегда!
В первом классе учительница отвела меня в сторону и спросила:
– Лиза, дорогая. Это твой отец стоит сейчас во дворе?
Я выглянула в окно и засияла от радости. Адольф стоял там, чуть в стороне от прочих родителей. Ждал, когда я выйду из школы, чтобы отвести меня домой.
– Да, – сказала я учительнице, – это он.
– Кто твой отец, Лиза? – опять спросила она.
– Мой отец – Адольф Гитлер, – ответила я.
– Адольф Гитлер? – Она как-то странно и очень некрасиво наморщила лоб. – Ты уверена?
– Конечно я уверена. Мой отец – Адольф Гитлер, самый лучший человек на земле. Он столько всего хорошего сделал! Он любил свою родину. Он всю землю любил, всю планету. И сейчас тоже любит. Он верит в Бога, и у нас дома тоже было чудо с хлебом и рыбами, как в Библии.
Она все смотрела на моего отца сквозь окно, и я не могла понять, что означало выражение ее лица. Потом она повернулась ко мне.
