– Я не дознавался. Думаю, немало есть и таких, кто исповедует свою веру. Живут они в строгости и бедности. Слыхал я, конечно, что есть тут одна малая община катаров. Дни свои они проводят в трудах и молитвах, а обычай весьма суров, так что добрым католикам упрекнуть их совершенно не в чем. Напротив, иным бы у них и поучиться не грех…
– Так ведь они и не христиане вовсе, – сказал Бертран де Борн. – Полуязычники какие-то, если не хуже.
– Вам-то это откуда известно?
– Попал на их проповедь. Говорили что-то совсем уж несусветное.
Эн Раоль вдруг напрягся и отвел глаза в сторону.
– Эн Бертран, – произнес он негромко, как будто с натугой, – сам я, как вы видите, добрый католик, да и вся моя семья – тоже. Однако я не вижу особого греха в том, что кое-кто исповедует свою веру. Я доподлинно знаю, что жизнь их проходит в суровом самоограничении, а подданные они верные и ничего дурного в их поведении нет.
Бертран не ответил. Ему вдруг стало неприятно, будто вступил во что-то скользкое.
Каноник отец Гугон, когда Бертран сознался ему, что был на проповеди еретика и слушал нечестивые речи, только вздохнул – да так тяжко, что занавеска исповедальни шевельнулась.
– Дитя мое, – молвил он коленопреклоненному рыцарю, – да кто же в этой несчастной земле, пораженной гнойниками ереси, не внимает нынче нечестивым речам! Главное, чтобы сердце твое не отзывалось на них, чтобы не влек тебя соблазн.
Бертран с готовностью отрекся от соблазна и всяческой ереси, плюнув для убедительности на пол и изрыгнув страшное проклятие. Каноник высунул нос из-за занавески. В глазах у отца Гугона блеснули слезы.
– Дитя мое, – сказал он, – если бы вы знали, как много радости доставила мне сегодня ваша несдержанность!..
После мессы Бертран отправился проведать на рыжую суку. Собака узнала его и несколько раз приветливо стукнула хвостом по полу.
На псарне Бертран столкнулся с эн Раолем, и они, выйдя оттуда рука об руку, принялись прогуливаться по саду. Разговор очень быстро перешел на ту тему, которая неотвязно заботила Бертрана.
– Я – старший брат, наследник родового имени, – горячо говорил Бертран. Говорил – а сам между тем с завистью оглядывал то высокие стены, то башни, то крепкие и красивые строения. Добрый замок у эн Раоля.
– Да, да, – говорил эн Раоль. – Эн Гильаберт де Вильнев передавал мне, о чем вы спрашивали… Наемники…
Бертран вдруг остановился и впился взглядом в своего собеседника.
А эн Раоль вздохнул.
– В моем Фонтенэ сидит и пухнет от скуки некто Хауберт и с ним еще одиннадцать отъявленных мерзавцев, говорящих на варварском наречии. Они именуют себя «одиннадцать апостолов»…
Бертран слушал с упоением, будто сладостную музыку. Эн Раоль взял его за руку и молвил проникновенно:
– Скоро у Хауберта кончатся деньги, которые можно пропивать, и тогда эти «апостолы» снова примутся за грабеж. Если вы предложите им хороший заработок, они примут вас с распростертыми объятиями, эн Бертран!
Бертран покусал губу.
– Хорошо, – сказал он Раолю. – Я уведу наемников с вашей земли!
Вечером, принимая из рук Жеана полотенце, чтобы вытереть лицо, Бертран, обычно не пускавшийся в долгие рассуждения с холопом, вдруг спросил:
– Почему к мессе не ходил?
Жеан поставил таз с водой на пол, выпрямился и, переступив с ноги на ногу, молча посмотрел в лицо своему хозяину. Бертран ждал. Жеан вздохнул и, собравшись с силами, ответил:
– Так ведь… ерунда же все это.
– Что – ерунда? – грозно осведомился Бертран.
– Ну… месса… – Жеан перевел дыхание. – Этот проповедник, Мартен, святой человек… Он хорошо учил. Будто к каждому в самую душу заглянул. Строгий…
– Я тоже его слушал, – напомнил Бертран. – Так почему к мессе не ходил?
Жеан заметно осмелел.
– А Мартен говорил, что Иисус вовсе не устанавливал мессы. И потом… Это тоже Мартен говорил… Как это гостия может быть телом Христовым? Каким бы большим ни было это тело, его бы давно уже съели…
Вымолвил и, вспыхнув, опустил голову.
Бертран выпустил полотенце из рук, оно упало на пол.
– Это ты сам додумался?
Жеан покачал головой.
– Нет, это тот святой человек говорил, проповедник… Вы же слышали…
