Елена Хаецкая
Нелегал
Глава первая
Когда Миха Балашов брился и рассматривал себя в зеркало, он иногда задумывался над тем, что ни одна женщина его не полюбит. Ну, по-настоящему не полюбит, по-сумасшедшему. Чтобы ради него быть на все готовой. Идти там босиком по стерне до самого горизонта и потом жить с ним в шалаше и целовать ему руки.
Не то чтобы внешностью он особо не удался. Внешностью своей Миха был как раз, в общем-то, удовлетворен. Вполне симпатичный, легко узнаваемый и вызывающий доверие славянский типаж. Он был очень белобрысый и при первом намеке на весну обгорал так, словно неделю не вылезал с южного курорта. Ярко-белые брови и белые же ресницы выглядели как бы нарочно приклеенными к красной коже Михи Балашова.
В младших классах его так и называли: «Миха Балашов — друг индейцев». Потому что он был краснокожий. В младших классах они еще разговаривали о том, чему их учили на уроках. О книжках. Даже насчет лисы и журавля, кажется, один раз поспорили: так ли уж виновата лиса — она, может быть, просто не задумывалась над неспособностью журавля слизывать кашу с тарелки. У нее, может быть, другие заботы имелись, поважней, чем размышлять о журавлиной анатомии…
Но как-то очень быстро испарилась детская способность всерьез воспринимать школьные уроки. Явились более существенные интересы, никак со школой не связанные. И первым (главным, а зачастую и единственным) из этих интересов стали деньги.
Где их раздобыть и как их удачнее потратить. А также — где их раздобывают и как их тратят другие. Наверное, с этого момента и прекратилось всякое интеллектуальное развитие Михи и его приятелей.
Учитель литературы Николай Иванович, последний из педагогов, кто вел себя сущим дятлом в попытках продолбить деревянные черепа подопечных, откровенно их всех ненавидел. Он устраивал им засады и подставы и с садомазохистским наслаждением анализировал вслух их умственную убогость.
Печальная истина заключалась в том, что даже ему, Николаю Ивановичу, не удавалось проникнуть дальше верхнего слоя мощных лобных костей молодых людей, а уж впиться в их мозг — и подавно.
И Николай Иванович исследовал свои неудачи с тщательностью настоящего ученого. Или настоящего мазохиста.
Слово «мазохизм» дети знали, хотя не вполне представляли себе, что оно обозначает.
Однажды Николай Иванович сотворил такую подставу: принес в класс «Шинель» Гоголя.
— Как есть вы полные ослята и по доброй воле сами читать ничего не станете, ознакомлю вас насильственно, — объявил он. — Внимайте. Спрашивать буду только по содержанию, не анализируя, поскольку анализ в вашем представлении — лишь какашка в баночке, и ничего более.
И действительно принялся зачитывать:
— «Родился Акакий Акакиевич против ночи, если только не изменяет память, на 23 марта. Покойница матушка, чиновница и очень хорошая женщина, расположилась, как следует, окрестить ребенка. Родильнице предоставили на выбор любое из трех, какое она хочет выбрать: Моккия, Соссия, или назвать ребенка во имя мученика Хоздазата. „Нет, — подумала покойница, — имена-то все такие“. Чтобы угодить ей, развернули календарь в другом месте; вышли опять три имени: Седрах, Мисаил и Авденаго… Еще переворотили страницу — вышли: Павсикахий и Вахтисий. „Ну, уж я вижу, — сказала старуха, — что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет Акакий“. Таким образом и произошел Акакий Акакиевич».
Ребят отчего-то насмешило имя «Мисаил». Вроде как «Михаил», но еще забавнее. И сделался Миха Мисаилом, особенно для лучших друзей. До самого окончания школы его так и называли.
В общем, когда учебный год уже заканчивался, одна девочка, Настя Полевая, сказала очень храбро:
— А вы нам, Николай Иванович, как-то странно Гоголя читали. Это какое-то старое издание?
Николай Иванович надулся и принялся кричать:
— Гоголя? Странно? Старое издание?
Настя покраснела и упрямо повторила:
— Да, странно!
— Уточните, уважаемая, что тут странного. Если отмести то соображение, что Гоголь вообще был писатель чрезвычайно странный и оказывал невероятное воздействие на умы.
Очевидно было, что Настя не поняла тирады и как в путеводную веревку вцепилась в свою изначальную мысль:
— В «Шинели» другие имена названы. Ну, когда матушке читали по святцам. В «Шинели» — Трифилий, Дула и Варахасий, а вы нам сказали — Седрах, Мисаил и Авденаго.
Воцарилось страшное безмолвие. Миха-Мисаил нырнул щекой к парте, в животе у него аж защекотало от предвкушения. Николай Иванович славился приступами бешеного гнева. Он умел унизить человека двумя-тремя словами, да так, что униженный даже не понимал толком смысла учиненной над ним словесной экзекуции. Только ощущал, что обосрали, но вот где конкретно?..
— Так, — проговорил Николай Иванович зловеще. — Кто еще намерен поддержать мамзель Полевую?
— Дураков нет! — громко шепнул Михин приятель Стас и захихикал.
— Никто, значит? — повторил Николай Иванович. — Что ж, всему классу по два шара. — Он открыл журнал и принялся быстро выводить двойку за двойкой. Затем поднял глаза и ледяным тоном прибавил: — Кроме Настасьи. Настасье — пять. На ЕГЭ буду ей подсуживать, учтите, а вас всех завалю по возможности.
— На ЕГЭ невозможно подсудить, — выкрикнул, наглея, Стас. — Там все объективно.
— Объективность — это прямой обман народов, еще одно изобретение буржуазной демократии, и вы, бедный Стасик, навсегда останетесь его жертвой, — объявил Николай Иванович.
Стас попытался распушиться и показать себя свободной личностью, но под взглядом маленьких серых глаз учителя литературы поневоле съежился. Лицо у Николая Ивановича было похоже на кирпич, только по-питерски зеленоватое, а не типичного-кирпичного цвета. В тяжелых складках горели злобой проницательные глаза, а узкий бледный рот кривился ехидно.
— Не существует никакой объективности, — повторил Николай Иванович тихо. — И вы в этом еще не раз убедитесь на протяжении всей вашей долгой и бесполезной жизни. Настя — единственная из вас прочитала «Шинель». Я нарочно заменил имена, чтобы вас, ослов, подловить. И никто не заметил! Вам наплевать, что там написано, Варахасий или Авденаго.
— А это важно? — подал голос Костя Кистин.
Все опять засмеялись.
— Невнимание, ненаблюдательность, неспособность улавливать мелочи и детали — все это превращает человека в быдло, — сказал Николай Иванович, когда хихиканье в классе скисло. — Подумайте над этим, когда будете скрести папиной бритвой свои прыщавые физиономии. Урок окончен. Можете покурить в сортире, только не попадитесь завучихе. Она уже интересовалась.
И он отпустил их за пять минут до звонка.
Мисаил уходил последним. С ним что-то творилось нехорошее. Предвкушающая щекотка в животе усилилась и превратилась в очень дурное предчувствие. Странное воздействие оказали на него презрительные слова учителя. Миха понял вдруг, что Настя Полевая никогда его не полюбит. Никогда в жизни.
И вот спрашивается, при чем здесь Настя Полевая? Можно подумать, Миха когда-нибудь ею интересовался! Во-первых, Настя толстая, неповоротливая. Ну, может быть, теперь уже не толстая, а просто пышная… Но все равно. Фигура не та, чтобы обращать на нее внимание. Во-вторых, Настя скучная. С
