Тут пресекся голос у читающего. Пал на колени вместе с остальными и зарыдал от гнева и бессилия.
И вот уходят они дальше по берегу, больные опираясь на здоровых, все босые, все истерзанные душой и телом, и золотистая дымка раннего летнего утра окутывает их, постепенно скрывая от глаз.
Основные силы Рамонета – в Бокере и Авиньоне. В этих городах он открыто провозгласил себя независимым государем, завел печать с надписью: «Раймон VII, граф Тулузы, герцог Нарбонны, маркиз Прованса». То и дело прикладывал ее к разным грамотам и письмам.
А Симон?..
Симон – далеко. Симон застрял в Пиренеях, в Фуа. Не скоро выберется. Фуа – груз тяжелый, его так запросто с ноги не стряхнешь.
Ну а пока старый лев барахтается в горах, Рона набухает мятежом, и вот она выходит из берегов, заливая город за городом волной яростной и радостной: свобода!
Все броды по реке заняты. Пусть он только сунется, Симон!.. У Сен-Жилля сторожат переправу сен- жилльцы, а у Вивьера – вивьерцы. Не любит пехота городских общин так воевать, чтобы к ночи не вернуться к себе под кров, за стены родного города.
Несколько кораблей из Авиньона ходят по реке вверх-вниз. Развозят продовольствие, приглядывают за берегами.
И вовсе не страшно оказалось бунтовать, напротив – весело. Ну, где этот Симон, что медлит? Испугался? А вот на Роне никто не боится. Нечего бояться. Ведь здесь Раймон, Рамонет – законный государь, юный граф Тулузы, воин, властитель, баловень, красавец и храбрец – молодой Раймон, в котором, сколько ни ищи, не сыщешь изъяна.
Много дней минуло с тех пор, как предали проклятию и оставили мятежный Сен-Жилль, и вот показался впереди замок Берни, одна из твердынь на Роне, оплот бунта. Даже не подняли головы, чтобы посмотреть на высокие стены – ни клирики, ни калеки. Как шли, шатаясь от слабости, как шли, от голода шалея, так и продолжали – без всякой надежды на людей, на одного Бога уповая. Только епископ ступал твердо и ларца никому не отдавал, хотя ему эта ноша стала уже казаться чрезмерно тяжелой.
Из шестнадцати франков с ними оставались только одиннадцать. Прочих похоронили, как пришлось, на берегу, ибо в города, восставшие против Монфора, католическое духовенство допускать не захотели.
И вот со стороны Берни понесся им навстречу всадник.
Остановились.
И сказал епископ спутникам своим, чтобы пали на колени и молились со счастьем и смирением. И еще сказал он им радоваться, ибо нет ничего лучше смерти, принятой за веру в час молитвы. И сам первый начал, прикрыв глаза и сложив ладони на ларце, как на алтаре.
И так стали они, по совету своего епископа, ждать смерти. А всадник приближался, взбивая песок.
Подлетев, закричал всадник, врываясь в хор печальных, хриплых голосов:
– Не вы ли клирики сен-жилльские?
Замолчал епископ, прерванный посреди молитвы. Следом за ним, один за другим, стихли и остальные.
– Это мы, – молвил, наконец, епископ. И поднялся на ноги.
– Благодарение Создателю! – сказал тогда всадник. – Граф Симон зовет вас в свои палатки…
Поначалу решили было путники, что ради злого смеха послал к ним этого всадника Рамонет. Не насытился еще глумлением, новое ругательство придумал.
В самом деле, откуда бы взяться здесь, на Роне, в нескольких верстах от Берни, Симону де Монфору? Все знают, что Симон в Пиренеях, что надолго увяз он в Фуа. Как сумел добраться так скоро? Не по воздуху же перенесся?..
Но это и вправду был Симон – пыльный, уставший, обозленный. Совершать быстрые переходы выучили его сарацины, еще в прежние времена. И умел Симон переноситься из края в край, как по волшебству, и не щадил он при том ни полей, ни людей, ни лошадей. Но в первую голову не щадил граф Симон самого себя.
Ворвался на берег Роны, распугивая вилланов и городское ополчение, и с ходу врезался в Берни. Второй день держал осаду, стоял палатками, присматривался, прицеливался. А в лесу уже валили столетнее дерево для тарана. Назавтра готовился Симон взять крепость штурмом.
Как прослышал о том, что случилось в Сен-Жилле, послал человека на розыски, а когда отыскались клирики, сам навстречу епископу выехал.
Седла не покидая, смотрел Симон, как проходят на трясущихся ногах франки, числом одиннадцать, в землю устремив изуродованные лица.
С калеками Симон разговаривать не стал. Их разобрали по палаткам, кто захотел.
Симон пригласил к себе одного только епископа. Разложил перед ним хлеб, вино, сушеное темное мясо лесного зверя. Умолил подкрепить силы.
И передал епископ Симону все новости, какие знал. Симон слушал, не перебивал, только омрачался все тяжелее.
Наутро, едва стало светать, погнали франки своих коней к Берни. Покатили на тяжелых колесах большой таран – два дня вострили, вгрызались топорами в столетнюю древесину. От вражеских стрел прикрывали черепахой.
Палатки, имущество, раненых, священников – все оставили в лагере, в малом удалении от стен замка, не боясь. Знали: сегодня этой твердыне начертано пасть.
Походя подожгли городок, жмущийся к стенам Берни, и в черном дыму ударили тараном в ворота замка. Сверху хотели вылить на них раскаленную смолу, но пока калили, ворота треснули.
