— Это были разные врачи. Все ошибаться не могут.
— Могут, — убежденно сказал Моран. — Но я склонен верить тебе на слово. В конце концов, важно не анатомическое строение, а мироощущение… Давай сюда гобелен.
— Это не гобелен. Это вышивка. И я ее еще не закончила.
Деянира сбегала в прихожую и принесла оттуда маленькую сумочку, из которой вытащила маленький сверточек. Одно быстрое неуловимое движение тоненьких девичьих ручек — и маленький сверточек превратился в довольно обширное полотно, расшитое яркими нитками.
Моран расправил его на столе, навис сверху. Долго рассматривал. Скрывая волнение, Деянира допивала вино. Наконец Моран перевел на нее полные ужаса глаза.
— Ты не подчеркнула уздечку у лошади. Вот здесь и здесь.
— Работа не окончена, — напомнила Деянира холодно.
— А тут? — Палец Морана уперся в полустертую фигурку слуги, идущего рядом со всадником. — Этого парня ты вообще размазала по всему полотну.
— Я еще не работала над ним, — объяснила Деянира.
— Но он же смазан! — завопил Моран. — Он окончательно погиб! А тебе не приходило в голову, что он, может быть, чрезвычайно важен? Вот так ты относишься к людям? Как к мусору? Получилось — вышила, не получилось — размазала и выбросила из головы? Но ведь он — личность, человек, у него есть какая-то своя судьба. И кроме того, он может играть роль в сюжете.
Деянира молча взяла полотно и принялась его сворачивать. Моран отчаянно вцепился в край.
— Не уноси!
— Я ведь предупреждала, что до окончания картины еще далеко.
— Эту вещь нельзя выносить из дома.
— Вы правы. Мне следовало оставить вышивку в своей комнате. Но я думала, что вы разумный человек и поймете: раз работа не закончена, судить о ее качестве еще рано.
— Я не человек, — напомнил Моран.
— Вы поняли, что я имела в виду.
— Послушай, Деянира, если ты так безжалостна, то для чего ты пришла сюда? Поиздеваться?
— Если вам это так интересно, — сказала Деянира, — то я пришла к вам из жалости.
Джурич Моран поперхнулся. Он долго кашлял, плевался, растирал себе горло, ходил пить воду и наконец вопросил:
— Какие же соображения или внешние факторы заставили тебя испытать столь несообразную эмоцию?
— Я увидела следы босых ног на снегу, и сразу поняла, что это вы, — объяснила Деянира. — Пытаетесь таким образом унять свое беспокойство. Наверное, думаете обо мне плохо. Воображаете, будто я вас обманула. Забрала нитки и рисунок и ушла навсегда.
— А что, здесь больше никто босой не бегает? — удивился Моран.
Деянира покачала головой.
— Только вы — и то лишь в состоянии крайнего волнения.
— Что ж, благодарю за информацию, — сказал Моран. — Значит, я единственный… Что ж, этого больше не повторится. Я выдал себя в минуту слабости. Надеюсь, это не станет моим позором.
Деянира пожала плечами.
— Мне пора, — девушка встала. — Благодарю за угощение.
— Оно не было добровольным, — буркнул Моран. — Ты сама все организовала. Отобрала у меня мое кровное. Выхлестала мой глинтвейн.
— Я сказала маме, что забегу на минутку к подруге взять учебник, — объяснила Деянира.
— Ты солгала! — обрадовался Моран. — Боги Олимпа, чем больше я узнаю об этой женщине, тем больше восхищаюсь ею.
— С мамой что-то случилось, — добавила Деянира, помедлив.
Моран потер ладони в ожидании.
— Ты явно решилась на большую откровенность, коль скоро пропускаешь комплименты мимо ушей. В литературе написано, что подобное поведение сигнализирует о необычном умонастроении женщины.
Деянира вздохнула:
— Мама просто помешана на моей учебе. Раньше она такой не была. Правда, я всегда неплохо училась. Но тогда для нее это не было так важно. А сейчас она чуть что — сразу пилить: вот, надо хорошо сдать ЕГЭ, учи историю, ты должна попасть в институт, учти — у нас нет денег платить за твое образование, нужно брать от школы как можно больше, хорошо бы ты поступила на юридический, будешь заниматься ерундой — закончишь свои дни преподавательницей макрамэ…
Моран морщился все сильнее, как если бы Деянира причиняла ему боль. Наконец он не выдержал:
— Я уже понял. Твоя мать — зануда.
— Просто беспокоится за мое будущее.
— Гипербеспокойство — признак ограниченной натуры.
— На себя бы посмотрели.
— Что ж, — вздохнул Моран со скорбным достоинством, — да, я ограниченная натура. Я ограничен необходимостью существовать только в одном мире, причем в неродном и довольно убогом, если сравнивать с Истинным. Я ограничен в средствах, в том числе и в средствах передвижения. Я ограничен в моем творчестве. Если так пойдет и дальше, мне придется брать уроки макрамэ.
— Вас не возьмут, — сказала Деянира мрачно.
— Почему? — возмутился Моран.
— Потому что макрамэ — удел разведенных жен и старых дев.
— Это твоя мама так утверждает?
— Да, и она права. Феномен описан в литературе.
Моран погрузился в задумчивость. Деянира между тем спокойно собралась, оделась и завозилась у дверного замка.
— Я ухожу! — крикнула она из прихожей.
— Оставь мне адрес, — попросил Моран.
— Я вам телефон записала, — сказала Деянира. — На обоях у зеркала. Зеленым фломастером.
— И адрес рядышком запиши, запиши, — повторил Моран. — Вдруг понадобится.
Он замер и прислушался — выполнит она его просьбу или нет? Уловил быстрое мышиное шорканье фломастера по бумаге, ухмыльнулся. Хорошо, что Деянира его сейчас не видела. Впрочем, Моран об этом побеспокоился заранее и погасил в комнате свет. Он знал, что улыбка получится зловещая, если не сказать — дьявольская.
Глава четвертая
И вот пусть кто-нибудь возьмется утверждать, что Джурич Моран не готовится к операциям, и притом самым тщательным образом! Что он действует по наитию, мало сообразуясь с долгосрочными обстоятельствами и принимая во внимание лишь обстоятельства мимолетные, несущественные! Пусть кто- нибудь брякнет такое — и Джурич Моран моментально ему наваляет. И в ухо, и в глаз, и по башке, а можно и под дых.
Потому что к некоторым операциям Джурич Моран готовится с чрезвычайным тщанием. Комар носа не подточит. Вот так-то.
И даже у Ирины Сергеевны Ковалевой не возникло никаких возражений, когда респектабельный господин, позвонивший в ее дверь, попросил дозволения войти для короткой, но важной беседы.
Ирина Сергеевна была немного сконфужена тем, что ее застали в домашнем халатике. Впрочем, халатик был чрезвычайно хорошенький, элегантный, насколько это возможно.
— Прошу прощения, я сразу объясню, — сказал Моран с порога. — Дело в том, что я —
