калимегданских Мастеров явился в наш городок да еще попросился в ученики?
— У него были причины, — ответила Хетта Таваци. — У него на все имеются причины, хотя главная из них — его собственные капризы. Когда я его встретила, он действительно совершенно не владел нашим ремеслом.
— Он довольно быстро выучился, — проворчал господин Таваци. — Такого ученика у себя никто не потерпит. Ведь подобные ученики очень быстро становятся мастерами, а конкурировать с такими чрезвычайно трудно.
— Только безумец осмелился бы конкурировать с Джуричем Мораном, — возразила Хетта Таваци. — Он взял у нас то, что мы могли ему дать, — основы ремесла. А потом уже творил самостоятельно.
— Это абсолютно неестественно — создавать такие большие и в своем роде совершенные работы в такие короткие сроки, — сказал господин Таваци.
Хетга отозвалась:
— Он всегда будет спешить. Если он не поторопится, идея надоест ему, и он бросит дело на полпути.
— Откуда ты знаешь?
— Я же была его наставницей, — напомнила жена. — Впрочем, он почти со мной не разговаривал. Сам Моран, я хочу сказать. Но его руки — другое дело. Многое я узнала от его рук и кое-что — от его ног.
— Ты рассматривала ноги чужого мужчины?
— Ах, оставь, любимый! Он же тролль.
Хетта прикусила губу и с загадочным видом уставилась в потолок спальни.
— Интересно, есть ли у Джурича Морана хвост? — проговорила она.
— А ты так ни разу этого не проверила? — осведомился муж. — Хетта, ты меня изумляешь! Какие отвратительные мысли приходят тебе в голову.
— Это ты меня изумляешь, — отозвалась она, посмеиваясь. — Ну как я, по-твоему, полезу в штаны к постороннему мужчине?
— Но ведь речь идет о хвосте.
— Хватит! Ничего не желаю слышать о хвостах. Я только хотела сказать… — Она вдруг замолчала, а потом рассмеялась. — Понятия не имею, о чем я хотела сказать! Кажется, светает. Ну вот, наступил еще один день. Пора вставать. У меня много забот.
Она выбралась из кровати и снова почувствовала боль в пальце. Посмотрев на свою руку, Хетта увидела, что средний палец ее левой руки туго-натуго обмотан яркой зеленой ниткой.
Сперва Хетта хотела сорвать нитку и покончить с этим, но затем остановилась и призадумалась. И неожиданно пришла к такому вот выводу: если некто обмотал ее палец ниткой, значит, у него имелись на то основания. Кажется, сама Хетта только что говорила об этом. Джурич Моран ничего не делает просто так.
Она поспешно оделась и вышла из дома. Господин Таваци удобнее устроился в постели и снова заснул — на этот раз спокойно и без сновидений.
Хетта торопилась. Откуда-то она знала, что все дела необходимо закончить как можно быстрее. Она миновала несколько улиц, пересекла площадь и вошла в здание гильдий.
Книга гильдийских уставов лежала там, где она хранилась уже несколько веков, — в маленькой комнате, где обитал ее хранитель. В те годы это был некто Сариа, сын зеленщика. Хранителя всегда избирали из самой низовой среды — для того, чтобы у него не возникало предпочтений и чтобы он одинаково ненавидел всех богатых ремесленников города. Это обеспечивало его объективность при разборе спорных вопросов.
Сариа очень серьезно относился к своей работе и в ранний час уже находился в комнате. Пролистывал книгу и перечитывал уставы. Услышав шаги, он поднял голову.
Хетта стояла в дверях, взволнованная и румяная. Она выглядела так молодо, что Сариа поначалу даже не узнал ее и строго нахмурился.
— Что тебе нужно здесь, милая? — спросил он.
— Я Хетта Таваци, — ответила женщина. — Могу ли я войти?
Сариа побледнел. Разумеется, он глубоко чтил семью Таваци — самый старый и наиболее уважаемый род ремесленников в Гоэбихоне. С тех пор, как Гампилы запятнали себя позорным предательством, открыв ворота города разбойникам, у Таваци больше не оставалось соперников. И ведь именно братья Таваци, Энел-младший и Готоб, пробрались на корабли пиратов и сожгли их. В пламени страшного пожара разбойники погибли почти все — и случилось это благодаря отваге Таваци. Храбрецы и отличные мастера. Как ни старался Сариа соблюдать объективность, перед этим семейством он трепетал.
Хетта Таваци сказала:
— Не задавай мне вопросов, Сариа. Я должна остаться в этой комнате одна. Мне потребуются книга уставов, клей, перо и чернила.
— Я счастлив предоставить вам все это, госпожа Таваци, но что вы собираетесь делать?
— Я просила не спрашивать, — напомнила она.
— Прошу меня простить, но я не могу… Ведь речь идет о книге уставов! — Сариа выглядел растерянным и несчастным. — Я не имею права! — в отчаянии воскликнул он.
Хетта прошипела:
— Слушай, ты, зеленщик! Я отправлю тебя обратно в лавку твоего отца — разбирать гнилые овощи, если ты сейчас же не уберешься отсюда и не позволишь мне сделать то, что я должна!
Угроза подействовала на Сариа противоположным образом.
Он вскинул голову:
— Вы не смеете разговаривать со мной как со своим слугой, госпожа Таваци. Я — хранитель уставов, и не имеет значения, кто мой отец. Вы извлекли меня из ничтожества, вы сделали меня уважаемым гражданином — ну так и уважайте собственное творение.
Хетта помолчала, переводя дыхание и пытаясь справиться с волнением. Наконец она произнесла:
— Послушай меня, Сариа. Произошло нечто. И я обязана записать это, а потом заклеить страницы.
— Зачем?
— Что — «зачем»?
— Зачем это записывать?
— Чтобы память о происшествии не истлела. А это произойдет, если я не сделаю запись немедленно!
— Зачем же тогда заклеивать страницы?
— Потому что никто не должен знать о том, что произошло.
— Зачем же записывать?
— Потому что оно на самом деле было.
— Но тогда для чего заклеивать? Правда на то и правда, чтобы ее узнали все.
— Некоторую правду лучше утаить.
— В таком случае, ее не стоит записывать.
— Она может потребоваться. В какой-то момент. Поэтому ее необходимо сохранить.
— Но в заклеенном виде, — подытожил Сариа.
— Именно, — кивнула Хетта и вытерла пот со лба. — Я рада, что ты меня понял.
— Теперь понял.
И он вышел из комнаты, оставив Хетту наедине с книгой уставов.
Она раскрыла чистые листы, взяла перо и начала писать.
Хетта Таваци записала все, что случилось.
И о насилии, учиненном над ее дочерью Иман.
И о Номуне, и о пиратах.
И о гибели Готоба.
И о смерти Иман.
