что буду подвергать тело их родственника всевозможным поношениям, покуда мне не вернут долга.
– И как давно ты ходишь с трупом? – спросил, содрогнувшись, Трифон.
– Пятый день, – ответил старик и плюнул.
– Почему же они не отберут его силой?
– Силой? – Старик засмеялся. – Да потому, что нет у них никакой силы! Они только плачут, стонут и жалуются на нищету, а бабы визжат и трясут кулаками. Больше они ни на что не способны.
Ужасные мысли вихрем пронеслись в голове Трифона. Покраснев до корней волос, вскричал он горестно:
– Так ты ругаешься над телом христианина, не позволяя ему обрести вечное успокоение! Это великий грех! Неужто и Бога ты, старик, не боишься?
– Вся человеческая жизнь – один непрерывный грех, – равнодушно отозвался ростовщик.
– Укажи мне, в таком случае, дом, где живут родственники этого несчастного, – попросил Трифон. – Быть может, я сумею уговорить их отдать тебе хотя бы часть долга.
Старик непонятно ухмыльнулся и подтолкнул ногой зашитое в мешок мертвое тело.
– Слыхал? Он их уговорит! Кхе-кхе!..
Однако добросердечный Трифон твердо стоял на своем: непременно, мол, желает он повидаться с родней покойного. И ростовщик, взвалив на плечо тяжелую ношу, повел Трифона к их дому.
Всю дорогу юноша молчал, кусая губы; ростовщик же непрестанно болтал, обращаясь к безмолвному трупу:
– Видал дурака? Он думает, будто у них осталась хоть капля совести! Нет, брат, верно тебе говорю: нет у них никакой совести! Совесть денег стоит, а они… Голодранцы!
Неожиданно старик прервал бесконечный монолог и остановился.
– Вот их дом, – показал он.
Трифон ничего еще не успел понять, как на него откуда-то наскочили две жилистые простоволосые бабы и принялись визжать:
– Опять ты!.. Кровопийца! Со свету, окаянный, сжить нас хочешь! Да подавись ты этим трупом! Да поперхнись ты нашей кровушкой!
Они наступали на Трифона все ближе, размахивая костлявыми кулаками прямо у него перед носом. Отовсюду из окон повысовывались, скучно глядя, соседи.
– Видал?! – пронзительно завопил ростовщик, хватая Трифона за рукав. – Видал?!
Не говоря ни слова, Трифон повернулся спиной к беснующимся бабам и пошел прочь, а ростовщик, волоча мешок, побежал за ним с криком:
– Видал?! Нет, ты видал?!
Так прошли они две или три улицы. Трифон шагал широко, даже как-то яростно, и все время кусал губы, терзаемый мучительной думой. Ростовщик же неустанно проклинал его и поливал самой отчаянной бранью.
Вдруг Трифон повернулся к ростовщику и молвил, страдая:
– Хорошо же! Слушай, бессердечный: я сам выкуплю у тебя тело этого человека! Сколько ты за него хочешь?
– Я желаю вернуть свое! – завопил ростовщик, как одержимый. – Свое! Свое!
– Сколько?! – потеряв всякое терпение, закричал и Трифон.
– Свое! Свое! – не унимался старик.
– Сколько? – повторил Трифон уже тише.
Ростовщик замолчал. Прикрыл глаза красными воспаленными веками.
– Что? – переспросил он. – О чем ты только что спрашивал?
– Я желаю купить у тебя мертвое тело, – сказал Трифон. – Назови цену.
– Скажем… шестьдесят иперпиронов, – быстро проговорил ростовщик.
Кровь бросилась Трифону в лицо.
– Побойся Бога, старик! Это же целое состояние!
Ростовщик пожал плечами.
– Всякий товар имеет свою цену. Не хочешь – не плати.
– Сбавь хоть немного, – взмолился Трифон. У него не набралось бы шестидесяти иперпиронов.
– Да ты погляди, каков товар-то! – принялся уговаривать ростовщик и несколько раз встряхнул мешок. – Ведь не жида тебе какого-нибудь продаю, не сарацина черного, не евнуха стыдного! Настоящий крещеный христианин, хоть и грешник, – да кто на этом свете не грешен? Подумай-ка хорошенько!
– Тут и думать нечего, – опечаленно молвил Трифон. – Отдал бы я тебе все, чем владею, лишь бы спасти душу этого человека. Но такую цену я заплатить не в состоянии.
– Хорошо, – смягчился ростовщик, видя, что Трифон говорит от чистого сердца. – Сколько же ты согласен за него выложить?
