Богоматерь улыбнулась, и в ущелье запахло розами. Голоса продолжали кричать, но теперь Феодул ясно слышал, что это лишь завывание ветра.
– Где ты была все это время, Всеблагая? – спросил Феодул костяную фигурку.
– Я – неотлучно с тобою, – отвечала она. – А вот ты где бродил, неосмысленный?
Ночевали в долине. Боялись. Поочередно сменялись у костра. Монголы добыли из своих вьюков маленький обвешанный кистями барабанчик и всю ночь стучали в него, отпугивая злых духов, так что к рассвету барабанчик весь покрылся мозолями и не мог больше издать ни звука.
Хин-хин в первую же ночевку в обществе людей обнаружил порочные наклонности, а именно: тайно выбравшись из палатки Феодула, прокрался к монголам и там принялся обнюхивать их ноги, жмурясь от удовольствия.
Постепенно долина становилась шире. По мере продвижения отряда горы расступались все дальше, пока наконец на пятый день пути не скрылись за горизонтом. Вокруг вновь расстилалась безбрежная равнина, но теперь в плоской ее глади не было больше покоя; напротив – здесь угадывались какие-то незримые смерчи, и всяк ступивший на эту землю подхватывался неумолимым вихрем, который завлекал добычу все глубже и глубже, в таинственную утробу – туда, где зарождаются все неукротимые ветры, побуждающие монголов совершать походы и в страны рассвета – Китай и Яву, и в страны закатные, где ждал их со склоненной заранее выей богобоязненный король франков Людовик.
Вот уже показались стада, вот заметны сделались высокие телеги и белые юрты; вот уж и люди с черными, покрытыми толстым слоем сала лицами усмешливо скалятся навстречу… И тогда сын темника сказал Феодулу, что шатры эти – великого хана Мункэ, властителя вселенной.
При этих словах у Феодула перехватило дыхание, он схватился за грудь и вдруг разрыдался.
Встречали посольство великого папы без всякого почета и почти без любопытства. Сын темника по прибытии страшно заважничал и оставил Феодула с Андреем, даже не дав себе труда проститься с ними. Андрей хмуро плюнул ему вслед и сказал:
– Все они таковы, монголы. Всяк, кто не монгол, для них существо низшее, ибо себя возомнили они владыками мира, прочих же – рабами своими и слугами.
Час или два спустя приблизился к путникам незнакомый монгол в очень грязном рыжем треухе, сдвинутом на бровь. Оглядел Феодула с Андреем, щелкнул языком и засмеялся, показав вычерненные зубы с большой щербиной спереди.
Феодул насупился. Монгол сказал что-то, махнув рукой.
– Говорит: великий хан велел ему устроить нас в отдельной юрте, – перевел Андрей.
Монгол сощурился, прислушиваясь к голосу Андрея. Когда толмач замолчал, монгол опять засмеялся и передразнил:
– Бл-бл-бл-бл!
Феодулу все это очень не понравилось.
– Почему они прислали нам этого худородного насмешника? – спросил он Андрея. – Мы ведь посланцы самого великого папы!
– Говорю же тебе, они всех так встречают! – вспылил Андрей. – Эка невидаль – посланцы!
– От ПАПЫ РИМСКОГО! – разъярился и Феодул. – От самого папы!
– Да хоть от Господа Бога! – рявкнул Андрей. – К ним сюда весь мир на поклон приходит…
Монгол в рыжем треухе, не дожидаясь конца разговора, развернул свою лошадь и поехал между шатрами. Феодулу с Андреем ничего не оставалось, как прекратить спор и следовать за ним.
Юрта оказалась убогой и тесной, но там уже хлопотали две монголки. Маленький очаг горел посреди юрты, плохо прожаренное мясо поджидало послов на плоских камнях, а в мисках плескалась мутная белая жижа – разведенный водою сушеный творог. Всем этим женщины и принялись потчевать папских посланцев.
Феодул пристроил мешок с добром у войлочной стены. Хин-хин тотчас забрался на мешок, обхватил длинными лохматыми руками колени и начал жадно принюхиваться.
Андрей как ни в чем не бывало развалился у очага и согнутым пальцем подозвал к себе одну из женщин. Та подтолкнула локтем подругу, тоненько захихикала и мелкими шажками приблизилась. Далматинец запустил руку ей за шиворот, пошарил немного, но тут женщина вся затряслась от смеха и завизжала – видать, от щекотки. Андрей ее отпустил.
– Да ну тебя, – проворчал он и взялся за мясо.
Опасливо поглядывая на вторую монголку, Феодул присоединился к толмачу. Женщины без всякого стеснения громко переговаривались между собой, то и дело разражаясь смехом.
Феодул сказал с набитым ртом:
– Объясни мне вот что, Андрей. Великий Римский папа прислал меня к ихнему хану, дабы чрез мое посредство заключить с монголами мир.
Андрей, осовев от тепла и сытости, сонно смотрел куда-то мимо феодулова уха.
– Положим… – нехотя выговорил он.
– Отчего же нас принимают так, словно мы – бродяги безродные? Эдак ведь можно и мира никакого не заключить…
Андрей растянулся на полу, устроившись головой в коленях у монголки.
– Больно нужен великому хану этот твой мир, – сказал далматинец, лениво копаясь пальцами в одежде своей подруги. – Да сам рассуди, Феодул. Кто из ваших владык поедет в эти степи воевать с монголами? Никто не поедет… А вот монголы, коли стукнет им в голову такая прихоть, без всякого труда опять выйдут
