«Уже перегрызли».
«Кому?»
«Гитлеру, кому же».
«А Усатый где?»
Гость пожал плечами. «В Кремле».
«А говорят, Кремль сгорел. Французы спалили».
«Дядя, — сказал студент, — когда же это было!»
«Ну, значит, восстановили. М-да. Надо бы ему, — продолжал хозяин, — девку какую найти, дело молодое».
«Найдём», — сказала Васёна.
«Может, Клавку позвать? Давно не виделись».
«Я те дам Клавку».
«Да не мне, не мне!»
«Знаю я тебя. Я те дам Клавку».
«Ладно тебе… Ну, давай, что ли, ещё по одной. Мать! открой консерву, чего он там привёз… Тут до тебя тоже один жил. — Как ты, скрывался… Да ты не трухай, я же не спрашиваю, что ты там натворил. Ешь, пей. Никто на тебя не донесёт. Вот я и говорю, старик здесь жил, в сторожке. Всё молился… Николу видишь? — Он повернулся, показал пальцем. Студент обвел иконы осоловевшим взором. — Да не та, внизу. Учить вас надо… Он оставил. И тулуп евоный. А Богородицу с собой взял».
«Давно?»
«Чего давно?»
«Давно он здесь жил?» — спросил писатель.
«Эва. Тому уж лет сто».
«Как это, сто?»
«Ну, может, чуток меньше. Я его не застал. Люди рассказывали. Лет десять прожил, а потом ушёл».
«Куда?»
«А леший его знает. В тайгу ушёл. А знаешь, кто он был?»
Снова послышалось царапанье, хозяйка отворила, пес воздвигся на пороге.
«Ну, чего тебе?»
«Соскучил», — сказала Василиса.
Кобель вновь намекнул, что не прочь поучаствовать в трапезе.
«Ишь чего захотел».
Не отказался бы и от…
«Ишь ты какая сука, выпить ему захотелось. А вот сопливого моего не хочешь? Пошёл вон».
Пёс вскинул жёлтые брови, пожал плечами.
«Старый стал», — заметил хозяин.
Дверь осталась открытой, Козёл, выйдя из сеней, расставил лапы перед крыльцом и, опустив зад, похезал.
Голос хозяйки донёсся: «Вот я тебя!»
«Так кто же он был?» — спросил писатель.
«Старец? Святой. То-то и оно. Царь».
«Какой царь?»
«Государь император!» — вскричал народный человек.
Студент воззрился на него.
«Он самый, — сказал мужик убеждённо, — кто ж ещё. Помер, проводили как положено, ну, там музыка, лошади с энтими, — он потряс корявой ладонью над головой, — с метёлками. Николашка на трон взошёл. А он, родимый, ночью, когда все разошлись, возьми и встань с одра смерти. И утёк по подземному ходу. Слинял! Там и одёжа была для него приготовлена, вроде как крестьянин. В лаптях поканал. А заместо него верные люди другого в гроб подложили. Вот он тут и скрывался».
(А что, мелькнуло у писателя, может быть, в этом есть и резон — история вне хронологии. История без пресловутого «исторического подхода». Может быть, так и поймаешь за хвост её неуловимый, бессмысленный смысл. Над этим стоило бы поразмыслить, но размышлять было некогда).
Студент заметил, что о старце написал Толстой.
«Это который, Лев, что ль? Правильно, значит, написал».
Писатель сказал, что он однажды видел похороны настоящего царя.
«Это которого?»
«Последнего».
«Врёшь. Это когда же. Тебя тогда ещё и на свете не было».
Подумав, он добавил:
«Видели мы их всех в гробу. Суки поганые… Чтоб им черти на том свете пятки щекотали…»
За перегородкой, где помещалась кухня, Василиса с грохотом свалила охапку дров.
«Да ведь уж топили, Васён!»
Бабий голос ответил:
«Холодно чегой-то».
«Всё сгорит, — бормотал волосатый мужик, — Всё-о-о, — повторил он с видимым удовольствием, — пойдёт прахом! Ну, давай еще по маленькой».
«Егоша, может, хватит?»
«Молчать!»
Выпили еще по маленькой.
«Сказано: всех покараю и не оставлю на камне… Ты читай Писание, там всё сказано. Евреи написали… По-нашему, жиды. Умные, гады, всё знают. А насчёт того-этого, ничего не бойся. Тут закон — тайга. А если спросит кто, нет таких, и гребите отседа».
«Я вот тебе что скажу, — бормотал он. — Раз уж пошёл такой разговор… — Он наклонился и зашептал: — Меня тоже нет. Я уж который год живу как бы вовсе не живу. Спроси меня, кто я такой, я тебе не отвечу. Никто! Понял? Чего ты на меня смотришь? А? — мужик стукнул кулаком по столу. — Небось думаешь, нализался и ничего не соображает. А на самом-то деле кто тут с тобой сидит? С тобой Григорий Петров сидит! А может, и не Григорий Петров, может, вовсе даже не человек, а так, одна мечта».
«Да что ж это такое!.. Ты его не слушай — болтает незнамо что».
«Нет меня. Убили, пропал без вести. У меня и похоронка есть, там прямо сказано: погиб в боях, за нашу советскую родину. Е…ть её в рот. Нет таких, и всё, и катитесь вы все к едреней фене».
XXII Путь жизни. Утрата девственности
Ноябрь или декабрь
Старуха нашла для него старые растоптанные валенки, телогрейку, треух, писатель бродил по заснеженной пустоши, возвращался к себе, топил печурку, спал, просыпался, читал вслух ветхую Библию, и зверь внимал ему, сидя на поджаром заду, щёлкал зубами, чесался, ловил блох, помалкивал. Однажды, миновав развалившуюся мельницу, перебрались по льду через речку и углубились в лес, пёс залаял, побежал, махая хвостом, провалился в сугроб, хрустнули ветки, белый пушистый убор посыпался с еловых лап, из чащи вышла снежная королева.
Вышла невысокая, присадистая, полнолицая, молодая, на вид лет сорока, в тёплом платке, из-под которого выглядывал белый платочек, в шубейке и маленьких чёрных валенках. Козёл крутился возле неё, она чесала его за ушами, приговаривая: Козлик. А тебя как, спросила она.
«Не хочешь говорить. А я и так знаю», — и пошла вперёд. Пёс выбежал на лёд. Добрели до
