Выбритые до синевы смуглые щеки отца с запеченными морщинами зарумянились, глаза блестели горячо и влажно. Он расстегнул китель и сказал чуть громче обычного:
— Эх, Максим Андреич, хочется полный расчет с ними сделать. За Василия, за всех… — Взглянув на Марью Николаевну, он осекся и только потряс в воздухе увесистым коричневым кулаком.
Митя понял: отец поведет эшелон на фронт.
Такие эшелоны уже не раз отправлялись из Горноуральска. Но Митя понял не только это: отец радуется предстоящей поездке и прячет от матери свою радость.
— Завидно мне, Тимофей, — говорил тем временем Максим Андреевич. — Ой, до чего завидно, если б ты знал! Скинуть бы годочков эдак двадцать. Ведь ученые-то бьются, хотят человеку прибавку в жизни сделать. Да по всему видать, не поспеть мне под их науку…
Возле самого дома зашумела машина, хлопнула калитка. Жук залился свирепым лаем. Марья Николаевна пошла открывать дверь.
— Дома хозяин? — раздался в прихожей хрипловатый несильный голос. — О, да тут целое застолье! Здравия желаю, товарищи!
— Просим, просим, Антон Лукич, — обрадовался Тимофей Иванович.
Это был Непомнящий, начальник депо. Митю всегда поражало несоответствие между голосом и внешностью этого человека. Высокий, энергичный и быстрый («на пружинах», говорили о нем), а голосок слабый и хриплый, с клекотом и присвистом, как у глубокого старика.
— Ровным счетом на одну минутку, люди ждут, — сказал начальник депо, садясь за стол. — Решил: заскочу, попрощаюсь, так сказать, неофициально. А завтра уж официальные проводы…
Петя наполнил рюмки. Начальник депо взял свою, шумно отодвинул стул, поднялся быстро, повернул к Черепанову худощавое лицо с глубокими провалами на висках:
— Дорога, Тимофей Иванович, дальняя и ответственная. Надо быть совершенно спокойным в такой дороге. Так вот я и хочу, чтоб ты ни о ком, ни о чем не тревожился, не журился. Все будет в полном порядке, можешь на нас положиться…
Тимофей Иванович приложил руку к груди, поклонился:
— За нас тоже не беспокойтесь, Антон Лукич, не подведем Урал…
Теперь, когда все выяснилось, Митя, улучив момент, сказал отцу, что ему нужно к Алешке. Тимофей Иванович поглядел на него с незлым осуждением и спокойно сказал:
— Завтра я уеду, сынок. Посиди с нами…
Весь этот вечер Митя чувствовал какое-то особенное, настойчивое внимание отца. Тимофей Иванович все время был возле, Митя не раз ловил на себе его взгляд, строгий и добрый, и ему казалось, что отец то ли следит за ним, то ли ищет случая сказать что-то такое, чего никто не должен был услышать. Поэтому у Мити не возникало даже мысли тайком улизнуть из дома. Часы пробили половину восьмого. Начальник депо начал прощаться…
Митя вышел в свою комнатку, бухнулся на кровать, зарылся головой в подушку. «Все пропало, уедет Алешка, уедет…»
В столовой задвигали стульями.
— Будем прощаться, — сказал Максим Андреевич. — Налей посошок, Тимофей. Чтоб все ладно было, чтоб встретиться нам вскорости!..
Митя вскочил. Сейчас наконец-то гости уйдут, он проводит их вместе с отцом — и к Алешке. Может, еще успеет…
Когда за гостями закрылась калитка, Тимофей Иванович обнял сына, заглянул ему в лицо:
— Разговор у меня к тебе, Митяй…
Так в обнимку они и вошли в дом и направились в Митину комнатку: в столовой Марья Николаевна занималась уборкой.
Тимофей Иванович опустился на стул, тяжело уперся руками в колени.
— Хотел поговорить с тобой, сынок, — начал он после молчания. — Ты здесь у нас и за меньшого и за старшого. И хочу я с тобой говорить не как с Митькой, а как с Дмитрием Черепановым…
«Больно высоко поднимает батя…» — беспокойно подумал Митя.
— Не могу с человеком разговаривать, если он глаза от меня прячет. Подними голову. Ну вот. Ты слыхал, уезжаю я…
— Сам поведешь эшелон? — встрепенулся Митя, словно впервые услышал эту весть.
— Две бригады поведут: моя и Королева Владимира Федорыча. Если ладно все будет, недельки за две обернемся в оба конца. Так-то, сынок, А ты на это время — один мужик в доме. Егорка, понятно, не в счет. Дома глаз хозяйский нужен. Мать у нас хотя и не старая, а здоровьишко-то у нее неважное. Без твоей подмоги не обойтись. Семья, хозяйство все-таки, небольшое, да хлопотливое. Ленушка рада бы помочь, да видишь, как сама работает. Такие-то дела, Дмитрий Тимофеич…
Отец достал из кармана круглую алюминиевую табакерку, сложил желобком прозрачно-тонкий листок бумаги, насыпал махорки и начал вертеть папиросу. Желтые зернышки махорки посыпались на стол, на брюки, бумажка почему-то разорвалась. Он смял ее, бросил за окно и больше не стал свертывать папиросу, должно быть, забыл.
— Чертежики наши и записки сбереги. Ворочусь — доделаем. Как раз вчера инженеру Пчелкину рассказывал. Говорит, должно получиться.
— Все спрячу, не беспокойся, — заверил Митя.
Голова у него горела. Чувство гордой радости переполняло сердце: сколько в депо паровозников, а повести эшелон на фронт доверили Черепанову и Королеву. Завтра об этом узнает весь поселок, весь город!
— Что ж ты молчишь, сынок? Сказал бы что-нибудь батьке…
— Все будет… все будет, как ты сказал, — взволнованно пролепетал Митя.
На улице раздался негромкий острый свист. Отец не обратил на это внимания. Он закрыл табакерку, хлопнул по ней ладонью, медленно поднялся:
— Вот и всё. Теперь мне спокойнее, теперь и ехать можно… Только смотри не возгордись, нос не задирай и мать слушай. Приеду, отчет с тебя спрашивать буду…
Не успел отец выйти из комнаты, как свист повторился. Теперь он звучал громче, острее, требовательнее, Алешка! Он здесь, он не уехал!..
Разрыв
Было уже темно. Неяркая дворовая лампочка скупо освещала часть двора.
У калитки стоял Алеша; Жук бил его по ногам пушистым хвостом. Увидев Митю, Алеша двинулся к нему. Взгляд его исподлобья был грозен.
— Как это называется? — озлобленно прошептал он. — Предательство!
— Постой, не горячись. Я не успел тебя предупредить…
— Вот как! — Глаза его блеснули сухо и злобно. — Все ясно!
— Слушай, Алешка, не то мы с тобой затеяли, — торопливо заговорил Митя, боясь, что друг оборвет его. — Дурость это, честное слово! Ты только пойми: Самохвалов Миша — кочегаром на паровозе…
— Хватит, — насмешливо отрубил Алеша. — Сагитировали. Я, как дурак, приперся на станцию, почти договорился с одним сержантом. Мировой парень, обещал пристроить, даже подарил пакетик гречневой каши. Спрашивает: «Где же твой дружок?» А мой дружок нюни распустил…
Митя открыто посмотрел ему в глаза:
— Алешка, дай слово сказать! Вроде тебя завели. Подумай…
— Все обдумано, нечего крутить — едешь или не едешь?
— Никуда я не еду, — с облегчением выдохнул Митя.
— Так я и знал! — с торжествующим негодованием воскликнул Алеша и засунул руки в карманы.
— У меня отец на фронт уезжает.
— И что же? Твой только собирается, а мой воюет. Придумал бы что-нибудь потолковей.
