— А что еще кочегару делать? — продолжал Алеша, запрокинув красивую голову. — Для этого и пятиклассного образования, по-моему, многовато…
На смуглых щеках у Мити пробился румянец, забегали твердые бугорки желваков. Он зашагал по боковушке: два шага от окна к двери, два — от двери к окну. Подошел к верстаку, зачем-то взял молоток, легко подбросил его в руке.
Алеша, следя за его порывистыми, нервными движениями, улыбнулся:
— Не с помощью ли этого орудия собираешься спорить?
Митя рассерженно бросил молоток на верстак.
— «Образование, образование»! — сказал он злым, севшим вдруг голосом. — Вроде оно у тебя такое, что и носить при себе тяжело. Академик!
— Скажешь, без девяти классов ты не справился бы? — ввернул Алеша.
— Если бы только уголь кидать. А кочегару, было бы тебе известно, и головой приходится работать. Понятно, можно, как медведь в цирке, заучить движения, а можно с сознанием все делать. И тут образование твое пригодится…
— Самообман, — бросил Алеша.
— Самообман — это шляться без дела, ныть и настроения всякие выдумывать. Железнодорожный генерал Матросов, которого ты помянул, изобретатель тормоза, начинал, между прочим, кочегаром. Могу дать книжку про него.
— В какое время он начинал? — насмешливо воскликнул Алеша и хлопнул себя по коленке. — Он, может, малограмотным пришел на паровоз. Так прикажешь повторять этот путь?
— А на фронте ты бы сразу генералом?
— Не будем об этом, — отмахнулся Алеша. — Я считаю, государству даже невыгодно: люди с девятиклассным образованием кочегарами копаются.
— Государственный деятель! — раздраженно фыркнул Митя, подошел к окошку, повернулся к Алеше спиной.
Там, за окном, было зелено, солнечно, и боковушка впервые в жизни показалась ему неимоверно тесной и сумрачной…
В непогожую ночь
Сыпал мелкий и по-осеннему пронизывающий дождь. Мать называла его «бусенец». Он дробно и тоскливо стучал по вещевому мешку, по намокшей тяжелой кепке, от него ныло под лопатками.
Митя переходил с одного пути на другой, пробирался между лязгающими мокрыми составами, приглядывался к паровозам. Но паровоз номер 14–52 как будто в воду канул.
Желтые станционные огни, тускло расплывшиеся в черном небе, напоминали яичные желтки, выплеснутые на чугунную сковородку. Словно потускнели даже сильные прожекторы на невидимых сейчас высоких мачтах. Все было густо заштриховано свинцовой сеткой дождя.
Митя прислушивался к свисткам паровозов: вдруг по голосу узнает свою машину. Но в нестройном хоре свистков ничего нельзя было разобрать. Паровозы, должно быть, охрипли от назойливой сырости, и знакомый голос теперь стал неузнаваем…
С тех пор как Митя явился в дежурку и, не застав там бригаду, отправился на поиски, прошло уже много времени. Он успел промокнуть, озяб, был близок к отчаянию. Что, если они уехали? Станут дожидаться какого-то дублера, задерживать из-за него поезд!
Навстречу шел человек. У Мити мелькнула надежда.
— Не видали паровоз 14–52? — спросил он и поморщился, таким чужим и противно жалобным показался свой голос.
— Где ж его увидишь? — не останавливаясь и не повернув головы, отозвался прохожий.
Постояв немного, Митя побрел к перевалочной площадке, откуда начинал поиски. Но путь, как и прежде, был свободен. Нет, не найти ему сегодня своего паровоза! Наверняка ни с кем не случалось такого и никто ему не поверит…
Сзади послышались шаги. Митя быстро оглянулся. Человек в длинном плаще с капюшоном, засунув руки в карманы, шел неторопливой, тяжеловатой походкой.
— Товарищ, вам не попадался паровоз 14–52? — И опять, как он ни старался, голос прозвучал очень жалобно.
Человек остановился, вытащил из кармана руку, и острый луч электрического фонарика ударил Мите в глаза.
— А кто машинист на паровозе?
Мите показалось, что он слышал где-то этот голос.
— Егармин Максим Андреич, — заслонившись ладонью, сказал он. — Не встречали?
— Так, так, — словно припоминая что-то, сказал человек в плаще. — Встречал Егармина, как же. А зачем он тебе понадобился?
— Дело есть.
Человек в плаще усмехнулся:
— А коли есть дело, так надо уметь находить Пойдем.
И он повел Митю в другую сторону, к будке стрелочника, тепло светившейся небольшим оконцем.
— Часто приходится вот так искать машиниста Егармина? — мягко спросил провожатый.
— Не бывало еще такой напасти, — сказал Митя, немного воспрянув духом.
— «Напасти», говоришь? — повторил человек и, кажется, вновь усмехнулся в свой капюшон.
Когда он открыл дверь будки, старик стрелочник с серебряными усами поднялся со скамейки.
— Сидите, сидите, — сказал человек в плаще. — Нам позвонить. — Он шагнул к небольшой белой, жарко потрескивающей печке и потер над чугунной доской руки. — Вот где можно душу согреть!
После дождя и мрака будка показалась настоящим раем. Было здесь очень тепло и вкусно пахло «печенкой» — печеной картошкой. Ходики, тикавшие на стене, успокоили Митю: до отправления поезда было еще тридцать пять минут.
Провожатый откинул капюшон, и Митя отступил к двери.
— Сергей Михайлович? Товарищ начальник?
— Ничего, ничего, Черепанов, — сказал Горновой, делая вид, что не замечает его растерянности. Он подошел к телефону, висевшему на стене, снял трубку: — Дежурного по станции. Дежурный? Горновой беспокоит. Паровоз 14–52 где сейчас? В северном? Благодарю. — И обернулся к Мите: — Слыхал? А как отыскать северный парк?
— Найду… — Голос Мити прозвучал не очень уверенно.
Стрелочник ухмылялся в серебряные отвислые усы. Горновой козырнул ему, натянул на фуражку тяжелый, неподатливый капюшон и вышел, пропустив дублера вперед.
— Показывай, где северный парк.
Митя вспомнил, что Лысая гора, темневшая сейчас слева, находится на западе.
— Вот север, — с облегчением проговорил он и ткнул пальцем прямо перед собой. — Теперь порядок. Спасибо…
— Веди, — почти тоном приказа сказал Горновой.
Вот это дело! Отпусти его начальник депо, он без труда придумал бы причину опоздания, и никто не узнал бы правду.
Они пересекли несколько путей, обошли серую лужу, в которой слабо тлел огонек стрелки, и направились вдоль вереницы вагонов. Там, где была голова состава, на земле желтела дорожка света от паровозного окна.
— Пока осмотри буксы, — тихо сказал начальник, когда они приблизились к паровозу. — Я позову…
Горновой неторопливо поднялся по ступенькам и, подобрав полы плаща, боком пролез в узкую
