— Конечно, давно — с самого утра, — улыбнулся Митя, сверкнув зубами. — Только утром ты была какая-то другая. Даже не пойму, пасмурная ты, что ли?
— Станешь пасмурной, когда тебе не доверяют.
— Тебе не доверяют? — удивленно, с нотками возмущения спросил он. — Кто?
— Да те, кто разные планы придумывают и в тайне от меня держат, — обиженно и чуть насмешливо проговорила Вера, кутаясь в серую шерстяную шаль.
Он все еще не догадывался и, сведя брови, мучительно соображал. И вдруг весело рассмеялся:
— Вон ты о чем? А я считал, тебе совсем это неинтересно. Думал, посмеешься, и все. Честное слово. Откуда же мне знать? Нет, слово даю, только поэтому. Хочешь, сейчас расскажу?
— Благодарю. — Она с удовлетворением наблюдала его взволнованность. — Только что видела Алешку.
Митя недовольно качнул головой.
— Он, конечно, по-своему все вывернул.
— Не знаю.
— Ну, как ты считаешь, правильная затея? — Он застегивал и расстегивал железную пуговицу на ватной телогрейке.
Вера повела плечом и сказала, что, если бы Митю действительно интересовало ее мнение, он мог бы спросить об этом вчера вечером, когда шли с собрания или когда он как угорелый прибегал к ним ночью.
Не в силах скрыть радость, вызванную ее упреками, Митя положил себе на грудь плохо промытые, темные от мазута руки.
— Но скажи, по-твоему, стоящее дело или нет? — просительно сказал он.
— По-моему, толково…
— Вот и мастер Никитин так считает, — перебил Митя. — А Алешка не понимает, не соглашается. «Прижился»! Тоже мне довод! А я считал, тебе это будет неинтересно. И вообще это никакая не тайна.
— И все-таки не доверил…
Он порывисто протянул было к ней руки, но снова прижал их к своей поблескивающей жирными пятнами телогрейке.
— Вера! Да что ты! Да я тебе любую тайну, самую большую… Какую никому не доверю. Я…
По лицу Веры пятнами разлился румянец. Она вскинула на Митю испуганные глаза и, не вымолвив ни слова, побежала к конторе, поймав на лету сорвавшуюся с плеч серую шерстяную шаль.
А Митя с сильно бьющимся сердцем помчался в депо.
«Гадюка»
Утром, минут за десять до гудка, Никитин привел Митю на участок гарнитурной группы и познакомил со слесарем Силкиным.
— Как говорится, просим любить и жаловать, Федор Васильич, — скупо улыбнулся мастер и поднял очки на лоб.
— Постараемся, — ответил Силкин, поворачиваясь к Мите.
На вид ему было лет двадцать пять; обращали на себя внимание его глаза — какие-то стариковски дремучие, чересчур спокойные. Голос у него тоже был спокойный, размеренный, на одной ноте. И потому, должно быть, объяснения Силкина о назначении гарнитурной группы показались Мите скучноватыми.
Когда объяснения подходили к концу, к слесарю подошла девушка в синем комбинезоне, подпоясанном узким лаковым ремешком, и в синем, кокетливо надетом берете. Круглые, как у рыси, синие глаза ее смотрели с веселым озорством.
— Это что, Федор Васильевич, к нам на укрепление прислали? — Она показала на Митю гаечным ключом, который был в ее руке.
В одно мгновение Митя заметил и эти глаза, и бледный, словно из воска вылепленный лоб в мягких колечках ореховых волос, и размашистые подвижные брови, и маленький насмешливый рот. Он понимал, что надо немедленно дать отпор этой до нахальности смелой девчонке, но так и не нашелся, что сказать.
На помощь пришел Силкин.
— Ладно, Тонечка, — сказал он мягко и спокойно. — Выключи пока что свой репродуктор…
Но девушка ничуть не смутилась. Подойдя ближе, она метнула быстрый, по-прежнему озорной взгляд на Силкина, потом на Митю:
— Федор Васильевич, конечно, не догадается нас познакомить. Тоня Василевская. — С этими словами она протянула Мите маленькую узкую руку.
Заливаясь жаркой краской, глядя в пол, Митя несмело пожал ее.
— В таких случаях принято называть свою фамилию и говорить: «Очень приятно!» — или что-нибудь в этом роде, — не сводя с него глаз, заметила Тоня.
— Черепанов Митя, — проговорил он пропавшим голосом. — А насчет приятности… я помолчу…
— Очень хорошо! — радостно воскликнула Тоня, — По крайней мере, откровенно!
— Ну, вот что, Тоня, — сказал Силкин. — Теперь вы уже знакомы, отправляйтесь на девяносто восьмую машину. Чем яд понапрасну расходовать, помоги товарищу, пускай осваивается…
И Силкин ушел. Митя посмотрел ему вслед с видом человека, которого втолкнули в клетку с лютым зверем. Поймав этот взгляд, девушка тоненько хихикнула:
— Что ж, Черепанов Митя, возьмем инструменты и будем осваиваться, — и направилась к своему верстаку.
Походка у нее была легкая, почти невесомая. Казалось, что маленькие аккуратно подшитые валенки ее совсем не касаются пола.
С некоторых пор всех девушек, которые встречались Мите в депо, в вечерней школе, на улице — где бы то ни было, — он почему-то сравнивал с Верой, и первенство неизменно оказывалось за ней. Тоня в этом отношении не составляла Исключения, хотя с первого же взгляда Митя понял, что она очень красива. И злился он на девушку не только за то, что она так встретила его, но и за то, что она была красивее Веры. Он много отдал бы, чтобы обойтись без ее помощи, да что поделаешь, такая уж, наверное, нелегкая доля всех новичков!
Отомкнув и выдвинув ящик, Тоня деловито перечислила инструменты, которые Мите следует приготовить, пока она сходит в кладовую за мерительной головкой.
Он отобрал названные ею ключи, зубило, молоток. Но что такое крейцмейсель? Название это он слышал впервые. Да, не дешево придется расплачиваться за новые знания! И он не ошибся. Вернувшись, Тоня окинула быстрым взглядом инструменты, выложенные на верстаке, и брови ее взлетели:
— С тобой, оказывается, беседовать что с глухим. А крейцмейсель? Я его называла. Внимательность — первое условие.
— Я не нашел, — схитрил Митя и подумал с неприязнью: «Профессор!»
— Значит, ты к тому же и не очень зрячий? Вот он лежит и смотрит на тебя. Как видишь, обыкновенное зубило, только узкое. Ну, пошли…
Митя постарался взять как можно больше инструментов — где ей донести такую тяжесть. И Тоня оценила это. Но лучше бы она не смотрела на него. Почувствовав на себе ее взгляд, он тотчас выронил злосчастное зубило с причудливым названием.
— Местный? — спросила Тоня на ходу.
Митя не сразу понял.
— Теперь все люди делятся на местных и эвакуированных, так называемых приезжих.
— Местный я, коренной.
— Так я и думала.
Уже привыкший за считанные минуты знакомства находить в каждом ее слове острое жало, он услышал иронию и в этом замечании. Но пропустил его мимо ушей, чтобы не связываться с этой язвой.
