— У нас все проходили, что полагается. Только есть люди — еще и не так невежливо поступают…
— Это что, намек?
— Нет, просто к слову…
Более неподходящие условия для изучения Вселенной трудно было придумать.
Несколько минут прошло в молчании. Тоня усмехнулась:
— Это называется — давай поговорим. Я помолчу, а ты послушай…
Митя насупился, не ответил.
— А я вот возьму и не дам тебе учить! — Она шутливо и решительно притопнула ногой. — Ну, что ты сделаешь?
— Что я могу сделать? Схвачу двойку, только и всего.
— Тогда я ухожу. — Тоня взглянула на него с надеждой, но Митя не сделал ни малейшей попытки удержать ее, и она пошла по пролету медленной, скучающей походкой.
Он вздохнул облегченно и поймал себя на том, что кривит душой: ему стало досадно оттого, что Тоня ушла. Нет, он не понимал этой девчонки.
Ему никогда не случалось видеть, чтобы люди так менялись за короткое время. Тоню будто подменили. Работая, Митя постоянно чувствовал, что она следит за ним. Но это было уже не то едкое внимание, каким она наделяла его на первых порах, а доброе, и временами чудилось — даже заискивающее внимание.
«Это грубый напильник, им только испортишь. Вот этот возьми», — говорила она осторожно, словно боясь обидеть его. Как-то раз напустилась на Силкина: «Зачем же вы, Федор Васильевич, дали Черепанову работу пятого разряда? Чтоб засыпался человек?» Но Митя сказал, что на мелком месте плавать не научишься, и она посмотрела на него с уважением.
Всякий раз, встречаясь с ее взглядом, он почему-то стал испытывать безотчетное, непонятное беспокойство. По-рысьи круглые синие глаза будто притягивали. В первые дни он побаивался и презирал Тоню. Теперь он боялся не языка ее, а перемен, происшедших в девушке, боялся той силы, которая неодолимо тянула к ней. Эта боязнь придавала ему смелости, и он, еще недавно молча сносивший все ее жалящие насмешки, начал отвечать колкостями. И тут же об этом жалел.
Когда Тоня отошла от верстака, Митя решил, что это очень хорошо, что больше он не станет думать о ней. Но, невольно оторвавшись от книги, он исподлобья проводил глазами маленькую тонкую фигурку, и размышления о Тоне вытеснили мысли о Вселенной и о методах ее изучения…
Весь день они были вместе. Работать с ней было весело, интересно. Митя с завистливым вниманием отмечал про себя, как умело и ловко получалось у нее все. Слабосильные с виду, почти детские руки Тони на удивление легко и мастерски справлялись с трудной и грубой слесарной работой.
Они стояли на котле друг против друга, согнувшись над крышкой песочницы, которую прикрепляли к корпусу. Митя не поспевал за Тоней, злился. Временами настороженно взглядывал на нее, — девушка тотчас отворачивалась. Конечно, от нее ничего не упрячешь. Но почему же она молчит? Жалеет его, что ли? И он злился еще больше.
Перед концом смены на площадку паровоза поднялся Силкин. В дремучих глазах его мелькало беспокойство.
Силкин сказал, что в депо пришел паровоз с неисправностями по «гарнитурной части» и что ремонт необходимо сделать за четыре-пять часов, так как ночью паровоз должен отправляться в рейс. Но он опасался, что без подмоги вторая смена не справится.
— Вы хотите сказать, Федор Васильевич, что вся надежда на нас? — игриво спросила Тоня.
На мгновение глаза Силкина осветились улыбкой.
— Одно удовольствие беседовать с догадливыми людьми!
— Что ж, нам не привыкать. — Тоня самоуверенно повела плечом, вспомнила: — Но у Черепанова сегодня занятия…
Митю передернуло: опять жало! Ведь если речь идет о помощи, то каждому понятно, что в первую очередь нуждается в ней сам Черепанов.
— Что скажешь, Черепанов? — спросил Силкин, потирая черный нос. — Пропуск нельзя сделать?
«Неужто и Силкин гнет ее линию?» — тревожно пронеслось в Митиной голове, охваченной внезапным жаром.
— Прогула не будет, мы справку для школы выпишем, так, мол, и так. Причина-то вполне уважительная, — продолжал слесарь своим негромким, спокойным голосом.
— Как не стыдно! — Тоня рассерженно стукнула гаечным ключом по крышке песочницы, впилась в Митю своими рысьими глазами. — Подумаешь, четыре урока пропустить! Проблема! Днем позже станешь профессором!
Не сводя с лица Силкина все еще недоверчивого взгляда, Митя соскользнул с котла, оглушительно загремев кублуками сапог о железную площадку.
— Так вы, Федор Васильевич, вы это всерьез? А я… Вы не подумайте… Какой может быть разговор!
— Вот и договорились.
Силкин объяснил, где стоит паровоз, и ушел.
Тоня миролюбиво усмехнулась:
— Зря торопился утром постигнуть Вселенную…
— Все равно ничего не постиг, — неожиданно признался Митя.
— Во всяком случае, моей вины в этом нет…
«Как раз!» — подумал он.
Паровоз, приглушенно дыша, стоял в конце третьего пролета. Над его трубой нависал черный железный зонт, и все-таки сернистый дымок плавал в воздухе.
Митя ликовал. Силкин попросил его остаться! Был ли бы смысл оставлять бесполезного человека? Глупости! Его попросили остаться потому, что он — работник, нужный человек!
Из конторки мастера вышел Алеша и развалистой походкой направился к воротам. Увидев Митю, остановился.
— В школу не собираешься?
— Меня оставили на вторую смену. Понимаешь, срочный ремонт. — Митя пожалел, что рядом Тоня и нельзя объяснить всю важность этого факта.
— Понимаю… — процедил Алеша, бросил веселый взгляд на Тоню и, чуть прикрыв один глаз, многозначительно кивнул головой.
Митя хотел еще что-то сказать, но после этой знакомой улыбочки только махнул рукой.
— Как он не похож на свою сестру! — презрительно сощурилась Тоня.
Они поднялись на передний мостик паровоза, положили инструменты, и Тоня заметила с улыбкой, что, видимо, по случаю юбилейной даты работа сегодня выпала та же самая, что и в тот день, когда Митя пришел в их группу.
— Помнишь? — спросила она и, увидев, что Митя собирается отвертывать центральный штурвал дверки, встревоженно схватила его за руку: — Ты что? Ты же на горячем паровозе! Где рукавицы?
Рукавицы остались в шкафчике, он совсем забыл о них на радостях.
— Определенно будешь профессором. По рассеянности уже в кандидаты наук годишься. — Тоня протянула ему свои брезентовые, блестящие от мазута рукавицы и, прежде чем он успел поблагодарить, спустилась с площадки и скрылась за паровозом.
Медленно засовывая руки в большие, твердые рукавицы, Митя удивленно поднял плечи. Что же все-таки с ней происходит? Может быть, Силкин дал взбучку? Может, просто совесть заговорила? Но как бы то ни было, за рукавицами он должен был сам сбегать. Нехорошо!
— Чего же ты побежала, я бы сам… — сказал он, когда Тоня вернулась.
— Жди, когда ты догадаешься! — засмеялась она и принялась за работу.
Отворив круглую горячую дверку, Митя зажмурился и отступил: дымовая коробка дохнула в лицо сухим нестерпимым жаром.
