Хорошие стихи. Или вот.
Вообще стихов написано тьма-тьмущая, — сказал он, намекая, что запомнить их нет никакой возможности.
— А сам писать стихи умеешь? — спросила Люся.
— Знаешь, не пробовал как-то…
— А ты попробовал бы, — она взглянула на него через плечо, — и написал что-нибудь мне на память…
— На память? По-моему, ты никуда не уезжаешь, а я умирать не собираюсь…
— Разве только в таких случаях пишут? — обиделась Люся. — Ну, как хочешь.
— Ладно, сегодня ночью сочиню для тебя стихи, — с пафосом пообещал Алеша и взял девушку за руку…
Условия для творчества неожиданно оказались блестящими: когда Алеша пришел домой, Вера уже спала.
— Мне кажется, у нее неважное настроение, — сказала Анна Герасимовна, вопросительно глядя на него и, вероятно, надеясь, что он выскажет какие-нибудь предположения.
Но Алеша ничего не сказал, хотя и догадывался о причинах дурного настроения сестры, Как бы то ни было, это чудесно, что она спит.
Поужинав, Алеша ушел в другую комнату, зажег настольную лампу и положил перед собой чистый лист бумаги.
Долго сидел он, навалившись локтями на стол и чутко прислушиваясь к мыслям. В голове царил поразительный застой. Ни одной мысли, за которую можно было бы ухватиться. Приходили на ум слова, яркие и тусклые, шумные и тихие, но все непокорные, разобщенные; они с коротким стуком ударялись друг о друга, словно холодные стальные шарики, и своевольно разбредались, раскатывались в стороны. Кто бы мог подумать, что это такое мучительное дело — сочинять стихи!
Но он не собирался отступать перед трудностями. Да и нельзя было отступать — он обещал Люсе стихи, и стихи будут!
Наконец он сообразил, в чем загвоздка: наверное, не было вдохновения. Даже гениальные поэты, как известно, писали только по вдохновению. Но штука эта, видимо, ужасно не постоянная и своенравная. Тебе нужно писать, а его нет. Впрочем, стоит ли отчаиваться: если его нет сию минуту, — в следующую оно может появиться? Важно только не пропустить момент. Должно быть, не ко всем оно приходит одинаково быстро. Значит, надо ждать, терпеливо ждать. Все равно оно придет, и тогда слова сами побегут, поспевай лишь расставлять их!
Анна Герасимовна заглянула в комнату. Обхватив голову руками, Алеша сидел за столом, устремив на чистый лист бумаги сосредоточенно-неподвижный взгляд. Услыхав шорох, он повернул встрепанную голову.
— Это ты? Я скоро, мамочка… Заметку надо написать.
Анна Герасимовна неслышно притворила дверь. Стало очень тихо. О стекло бились снежинки. На оконной раме шуршала отставшая полоска бумаги. Алеша где-то читал или слышал, что вдохновение любит ночь и тишину. Почему бы сейчас ему не прийти, самое время! Однако оно не торопилось, совсем не считаясь с тем, что Алеша не может больше ждать: как-никак, завтра на работу, а ведь опоздание не объяснишь долгим ожиданием вдохновения…
Злополучный кран
У него зябли руки. От холода сводило пальцы ног, ныла спина, совсем отсырел нос. А злосчастный кран все еще не был готов. Когда-то Алеше казалось, что бронза, этот отливающий таким теплым, солнечным светом металл, мягок и податлив. Ничего подобного. Бронза упряма и тверда не меньше стали. Сколько уж времени возится он, а дело ни с места.
Он вытаскивает кран — этот кусок бездушной бронзы в форме усеченного конуса, — «солит» его, то есть посыпает мелкой наждачной пылью, вставляет в корпус и снова начинает «тягомотину» — вращать кран в корпусе. Теоретически все понятно: крупинки наждака сдирают мельчайшие частицы металла, и кран плотно входит в корпус. Но проклятые частицы не сдираются. И если вытащить кран, обтереть тряпкой, смазать его синей краской и снова повертеть в корпусе, то воочию можно увидеть, что он еще не «сел» на место, что поверхность его плохо пристает к поверхности корпуса. Просто наказание какое-то!
Неделю назад можно было подозвать Серегина и захныкать: «Федя, что-то не выходит». Федя ругнулся бы сквозь зубы, отодвинул ученика в сторону, а через несколько минут, ухмыляясь, сказал бы: «Вот все и вышло, а ты, дурачок, боялся…» Но слесарю четвертого разряда так действовать неловко. Кроме того, Серегин сегодня после «большого концерта», и ему ничего не стоит гаркнуть громогласно все, что взбредет на хмельной ум. Он уже подходил полчаса назад и гудел хмуро:
— Давай побыстрей. Что-то длинную музыку затянул…
Неделю назад мастер Никитин, узнав, что ученик не уложился в норму, задержал работу, крякнул бы от огорчения и насадил очки на нос, только и всего. А теперь? Слесарь Белоногов не справился — как же ему дали разряд? В общем, радости от этого разряда на один день, а сколько неудобств!
Не справиться нельзя и по другой причине. Ремонтники дали слово выпустить этот паровоз на два часа раньше срока. Сегодня вечером ое должен уйти из депо. Об этом написано и в «молнии». Не хватало, чтоб слесарь Белоногов задержал такой паровоз!
Но сколько же еще придется крутить «волынку»? Какая дикость! Техника идет вперед, а тут сиди и до умопомрачения верти этот занудливый кран. Как будто нельзя было приспособить электричество или сжатый воздух! Нажал кнопку, кран крутанулся в корпусе — и пожалуйста, все готово. Наверное, если бы конструкторы не поленились пошевелить мозгами, они смогли бы пристроить спускной кран не под брюхом котла, а в более удобном месте, чтоб слесарю не приходилось сгибаться в три погибели. Конструктора бы сюда, пускай бы притер этот несчастный краник!
Спина совсем уж не разгибалась, руки закоченели, а кран не поддавался ни наждачной пыли, ни тонкому, как пудра, мятому стеклу, ни темно-зеленой пасте.
И Алеша вспомнил, как однажды в разговоре с матерью жаловался отец: «Собачья работа! Грязь и холод. Зависишь черт знает от чего. Не успел подготовиться к зиме — и все полетело вверх тормашками. Разве испытывают такое заводские работники!»
Что там говорить, на заводе не пришлось бы так мучиться. Светло, тепло, чисто. А тут от смены до смены руки не промоешь как следует. Паровозы то заходят, то выходят, холод врывается в здоровенные ворота, сквозняки гуляют как ни в чем не бывало, не успеваешь нос утирать, а схватить грипп, кажется, проще простого. Но, как назло, ничто не пристает…
Такими размышлениями был занят Алеша, когда увидел Митю.
Митя работал на этом же паровозе. Он торопился и, если бы Алеша не заметил его, возможно, не подошел бы. Но не подойти теперь означало еще более усложнить отношения. Конечно, во всем виноват Алешка — и в том, что болтал при Вере, и в том, что тайком хлопотал о разряде. Но отходчивое сердце Мити
