мясистая шея, как багровел плоский, под «бокс» остриженный затылок. Неестественно медленно положив на верстак напильник, Серегин так же медленно повернулся к Ковальчуку, сплюнул погасший махорочный окурок, точно в жару облизнул длинные губы и протянул с угрюмым удивлением:
— Ну-у?
— Пошли, сам побачишь, — торопил Ваня.
Серегин еще ниже, на самые брови, насунул цигейковую кубанку с черным кожаным донышком и тяжелой походкой направился к паровозу.
Спускной кран курился легким белым паром. В бетонное дно канавы шлепались большие частые капли.
— Хтось из твоих орлов постарався, — мрачно сказал Ковальчук.
Лихорадочно облизывая губы, Серегин тупо смотрел на кран:
— Никитин знает?
— Ще никто не знает…
Митя в это время в третий раз подбежал посмотреть на кран и столкнулся с Ковальчуком и Серегиным. Он разом все понял по их лицам, услыхал глухой стук падающих капель, почувствовал, как удары эти слились с ударами его заколотившегося сердца.
«Что ж это? — в отчаянии думал Митя. — Значит, в самом деле халтура, обман? Надо было сразу… А он… теперь пропало, все пропало…»
Серегин стоял неподвижно. Наконец он пошевелился, хотел оттянуть воротник рубашки, пуговка отлетела, ударилась о дно канавы и покатилась.
— Доверился, убей меня гром! — выдавил Серегин влажным, хрипловатым голосом. — Евоному дружку доверился, Белоногову. — Он кивнул головой в Митину сторону.
— Як це — доверился?
— А так. Зачем, думаю, проверять, он сам грамотный, разряд имеет. Кран-то, думаю, притрет. Положился на него, шлапак…
— Я же ему говорил! — с раскаянием и досадой вырвалось у Мити.
— Что говорил? — вскинулся Ковальчук.
Митя молчал.
— Что ты говорил? — настаивал Ковальчук.
— Что он плохо притер… А он сказал, что Серегин принял, наряд подписал… Сначала я не поверил, а потом поверил…
— Хлюст! — заскрипел зубами Серегин и повернулся к Мите. — Ну-ка, тащи его сюда…
Митя медленно отошел от паровоза, жалея, что его не попросили сбегать на край города или даже в Кедровник…
Алеши на участке не было.
За несколько минут до прихода Ковальчука Серегин хватился, что нечем вытереть руки. «Про все старшему слесарю забота, вроде башка у него казенная!» — недовольно захрипел он и послал Алешку за ветошью.
Вернувшись со склада и не застав старшего слесаря, Алешка обрадовался. Торопливо засунул ворох ветоши в шкафчик и помчался к инструментальной кладовой. Заглянул в квадратное окошко и позвал певучим, сладковатым голосом:
— Людмила Петровна!
Улыбка была у него уже наготове, самоуверенная улыбка человека, довольного собой и убежденного, что его ожидает теплая, сердечная встреча.
Люся вышла из-за стеллажей. И Алеша не узнал ее. Мягкие и не очень определенные черты ее маленького лица обрели непостижимую уверенность и твердость. И эти новые черты будто сковал холод отчужденности и презрения.
— Что нужно? — Люся не подошла к окошку и глядела куда-то рядом с Алешкиной головой.
Он оглянулся, ища того, к кому относились обращение и взгляд. Возле кладовой никого, кроме него, не было. Алешка пожал плечами.
— Люся…
— Что нужно? — твердым, ледяным голосом повторила она.
Ему ничего не было нужно, но, окончательно растерявшись, он машинально сказал:
— Ключ на два дюйма… Да я… я так… Не в том дело… Я хотел… Что случилось?
Люся в момент достала с полки ключ и бросила его на подоконник. Алеша отшатнулся. Следом за ключом из окошка выпорхнул тетрадный лист со стихами.
— Возьми, литератор! Своих слов нету, так чужие воруешь? Да еще из прошлого века? Культура!
Алеша метнул взгляд по сторонам, поспешно поднял с пола листок и сунул его в карман. Этой минуты, однако, ему хватило, чтобы оправиться от испуга и смущения.
— Смотри, какая молодчина! — воскликнул он с притворной веселостью. — Просто умница! Узнала ведь. А я твой уровень проверял…
Окошко шумно захлопнулось. Алеша снова отпрянул. Потом взял с подоконника тяжелый и ненужный ключ и развалистой, беспечной походкой двинулся по пролету.
Предательство
Судьба все-таки щадила его: по направлению к инструментальной кладовой размашисто шагал Митя. Явись всего двумя минутами раньше, он стал бы свидетелем происшедшего…
Еще издали Митя прокричал ему приказ Серегина. Митин голос, его взволнованное лицо о многом сказали Алешке, Но он не показал виду, что испугался. Лишь когда подошли к паровозу, он расстался с мужеством, остановился.
Над ними, на площадке, стояла Тоня; они не заметили ее. Тоня еще не знала о случившемся и не могла понять, чем так расстроены мальчишки.
— Кран? — спросил Алешка насупясь.
— Кого ты обманывал? Серегин, оказывается, не принимал, доверился тебе. А сейчас беда…
Алешка поднял голову, часто замигал, словно запорошил глаза.
— А т-тебе что? — густо краснея, накинулся он. — Что тебе до этого крана? При чем тут ты? Уже донес? Я т-так и знал! Зависть тебя гложет… А теперь вздыхаешь: ай-яй-яй, беда! Пошел ты со своим сочувствием!
Митя не успел ответить — Алешка, вобрав голову в плечи, сжавшись, уже подходил к Серегину.
— Это, по-твоему, называется работа? — негромким, напряженным голосом спросил Серегин. — Вред один, а не работа… Здорово продал ты меня, мил друг, — тоскливо продолжал он. — В самую душу напаскудил. И себя и меня загадил. С тебя-то что возьмешь, а Серегин в ответе. Он и такой, он и сякой, и авария по его милости…
— Какая же авария? — с мольбою проговорил Алешка.
— А що це, по-твоему? — сверлил его глазами Ковальчук. — Хто ж выпустит на линию такого калеку?
— Факт, — угрюмо согласился Серегин. — Сейчас приказ дадут: гасить паровоз — и накрылся Серегин…
Алешка стоял, съежась, боясь посмотреть на кран. Если бы старший слесарь двинул его изо всей своей бычьей силы, если бы выругал, как он мог, семиэтажной бранью, ему было бы куда легче…
Увидев Митю, Ковальчук подошел к нему. Каждый мускул, каждая черточка его лица дышали гневом.
— Що ж выходит? Выходит, ты знав, що дружок на-партачил, и мовчав?
Митя смотрел себе под ноги.
— Ты ж мог растолковать ему, доказать…
