Вера вышла в столовую и положила на край стола черный портсигар из пластмассы с наискось наклеенной на крышке плоской белой папиросой, тоже из пластмассы, перочинный нож с перламутровыми пластинками и две золоченые запонки с овальными камешками яшмы.
— Вот… забыл… — сказала она и, не взглянув на отца, ушла.
Через несколько дней он пришел еще раз. Военная форма изменила его. Он будто стал уже и длиннее: новая зеленая гимнастерка висела на узких плечах, ноги казались необыкновенно тонкими в просторных голенищах кирзовых сапог, пахнущих резиной, пилотка была великовата, и оттого голова выглядела маленькой.
— Завтра на рассвете нас отправляют, — проговорил он зыбким, с хрипотцой голосом. — Я буду вам писать… — и, несмело поглядев на маму, потом на Веру, спросил: — Могу я надеяться на ответ?
— Желаю счастья, — сказала Анна Герасимовна.
Вера старалась не думать о нем, старалась убедить себя, что ей безразлично, как сложится его фронтовая судьба. На первые письма не хотела отвечать: какое ей дело до этого человека? Нет у нее отца, и все.
— Нельзя быть такой черствой, — убеждала мать.
И Вера, не понимая ее, уступила.
Читая его письма, можно было забыть обо всем, что произошло: он интересовался их школьными делами, спрашивал об отметках, о поведении Алеши, специально для него описывал бои, в которых участвовал, советовал маме следить за здоровьем, присылал деньги, иногда справлялся даже о коте Мурзике… Можно было все забыть. Но Вера не забывала.
Вот почему, когда Алеша заговорил о фронтовой славе отца, она, помолчав, сказала негромко и холодно.
— А мне все равно, прославится он или опозорится…
— Ты одурела! — возмутился Алеша. — Родной отец. Ты носишь его фамилию…
— Мало ли есть однофамильцев!
— Бесчувственная! Конечно, тебе что. Выйдешь замуж, совсем забудешь нашу фамилию.
— Вполне возможно, — сухо ответила Вера.
Алеша доел картошку и, отодвинув пустую тарелку, загадочно посмотрел на сестру:
— Ладно, оставим эту тему. Расскажите-ка лучше, Вера Андреевна, куда это вы оформляетесь?
«Ужасно обидно…»
Вера собралась разливать чай, потянулась к электрическому чайнику, но обожглась, отдернула руку, подула на пальцы и спросила:
— Откуда тебе известно?
— Известно, — так же загадочно произнес Алеша.
— А-а, все ясно! — Вера откинула назад светлую косу. — Подслушиваете чужие разговоры? Красиво!
— Во-первых, не подслушивал, а во-вторых, не чужие. Как-никак, я тебе брат?
— Именно — как-никак, — Она насмешливо повела тонкой бровью, налила в стакан чаю.
— Секреты? — обиженно сказал Алеша, засопев отсыревшим носом.
— Никаких. Просто не хотелось говорить до поры до времени. Я поступаю на работу…
— Ну-у? — Изо рта у него чуть не вывалился оплывший кусочек сахару.
— Только прошу тебя: не болтай никому, еще неизвестно, примут ли.
В прошлом году, когда Алеша и Митя разгружали уголь, Вера уехала на Северный Урал с геологоразведочной партией. Поэтому Алеша спросил теперь:
— В самом деле на работу? Или так, летние гастроли?
— На постоянную работу.
— Куда, если это не засекречено?
— В паровозное депо. Нарядчицей. Заменяю человека, который идет на фронт.
— Метишь в исследователи уральских недр и поступаешь нарядчицей? — с нескрываемой иронией проговорил Алеша. — А геология?
— Откладывается до мирного времени.
— «Не хочу учиться, а хочу жениться»?
— Мне казалось как-то, что ты умнее.
— И не ошиблась. Почему же все-таки не едешь в Свердловск, в Горный институт?
— Бросить маму одну?
— Мама не ребенок. И почему — одну? А я не в счет?
— О, был бы ты другим человеком, спокойно уехала бы. Но мама с тобой замучается. Какая от тебя помощь?
— Лирика! Если человек решил сделать что-то важное, о мамах не думают…
— А я так не могу, — задумчиво сказала Вера. — Потеряю год или, два, пускай… А маму сейчас не оставлю. У нее в этом месяце было два сердечных приступа…
Алеша допил чай, вытер ладонью влажный лоб.
— Значит, решила — нарядчицей? Что ж, для женщины вполне подходящее дело…
Вера громко рассмеялась. Ее худенькие прямые плечи под легким голубым платьем вздрагивали и ежились.
— А для такого, как ты, мужчины не нашлось бы дела? Хотя бы в каникулы. Но некоторые мужчины предпочитают гонять мяч до потери сознания.
Когда она смеялась, вместо глаз оставались узенькие щелочки, в которых бились, трепетали острые зеленоватые огоньки. Алеша побаивался и не любил эти огоньки. Он встал, подошел к окну:
— Представь себе, эти «некоторые» скоро займутся достойным делом.
Вера перестала смеяться?
— Правда? Ах, чертенок, скрываешь от нас?
Засунув руки в карманы, Алеша прошелся взад-вперед, покосился на сестру:
— Зачем до поры до времени говорить?
— Тайна?
— Как хочешь.
— О, раз тайна, то я догадываюсь. Морская пехота? — И, взглянув на брата, засмеялась. — Угадала! Определенно угадала!
Алеша вызывающе поднял голову:
— Ты же доказывала, что у меня непостоянная натура.
Вера, смеясь, подняла руки:
— Беру свои слова обратно. Ты очень, очень постоянная натура! — Смех душил ее, она бросилась на диван и, приложив руки к щекам и откинувшись на мягкую спинку, беззвучно хохотала.
Алеша смотрел на сестру осуждающе. Он мог бы осадить ее, но стоило ли перед разлукой ссориться, оставлять дурную память?
— Нет, с тобой серьезно не поговоришь, — сказал он разочарованно, — Пустосмешка. А еще норовит в работники депо!
Вера по-детски кулачками протерла глаза, поправила волосы и принялась убирать со стола. В самом деле, хватит заниматься пустяками, ведь ей нужно в депо.
— А Митя Черепанов? — спросила она хозяйничая. — Митя, наверное, не собирается, он парень толковый…
— Митя не может быть бестолковым, поскольку он правится тебе. И все-таки, представь себе, едет…
— Такие ребята! — упавшим голосом сказала Вера, сметая крошки в согнутую совочком ладонь. — Ужасно обидно…
