Мелодия приятная и ласкает слух; я бы, наверное, смог ее полюбить, если бы услышал целиком, но, очевидно, сегодня этого не случится. Клио Рио повторяет один и тот же куплет снова и снова, а это означает, что либо она забыла остальные слова, либо их не существует – то есть песня не закончена.
Аякс толкает меня в бок:
– Вы все это записываете? Это же, блядь, абсурд.
– Может, она просто нервничает, – предполагаю я.
– Ха!
Я жду своей очереди, чтобы принести соболезнования вдове Джимми, стоя между Зигги Марли и гитаристом Майком Кэмпбеллом из первоначального состава «Хартбрейкерз». [35] Видимо, Зигги заметил блокнот, торчащий у меня из заднего кармана, – так или иначе, люди вокруг в основном помалкивают.
Пожимая пухлую руку Джея Бёрнса, я называю себя и говорю, что мне хотелось бы встретиться с ним и поговорить, потому что я пишу про Джимми. Он что-то бормочет в знак согласия – странно. И тут я понимаю, что он под кайфом: глаза полузакрыты, из уголка рта сочится слюна. Завтра он и не вспомнит, что согласился на интервью; ему еще повезет, если он вспомнит свое имя.
Когда наконец подходит моя очередь, я замечаю, что Клио вставила черные контактные линзы – очевидно, в знак скорби. Она здоровается так, будто впервые меня видит.
– Джек Таггер, – напоминаю я, – из «Юнион-Реджистер».
– Ах да.
Я обнимаю ее и говорю:
– Нам надо поговорить еще раз.
Клио вырывается.
– Нет-нет, не сейчас, – успокаиваю я. – Не сегодня.
– Я, типа, завтра улетаю в Лос-Анджелес, – говорит Клио. – А о чем вы хотели поговорить?
– О рыбной похлебке. О халтурном вскрытии, – улыбаюсь я. – Всего пара вопросов. Я не отниму у вас много времени.
Клио как будто в живот хоккейной шайбой заехали.
– Вы… н-н-нет, уб-убирайтесь отсюда, на хер, – заикаясь, бормочет она.
– Вы расстроены. Мне жаль…
Клио оборачивается, ища бритоголового типа:
– Джерри? Джерри, пусть эт-этот ч-человек уйдет…
Но я уже направляюсь к двери. Кажется, бесполезно спрашивать, нельзя ли мне прокатиться на яхте вместе со всеми, чтобы развеять прах Джеймса Стомарти.
На парковке я нагоняю Аякс и Марию, они садятся в арендованный «сатурн» с откидным верхом. Они говорят, что им официально запрещено распространяться о том, над чем они и Джимми Стома работали в студии.
– Мы подписали – как там его? – обязательство о неразглашении. Я бы рада помочь, но не хочу, чтобы меня за-несли в черный список. Мне еще там работать, – говорит Мария.
– Та же фигня. Мне дочь надо кормить, – соглашается Аякс.
– Тогда забудьте об этой записи. Расскажите мне о Джимми. Что он был за человек?
Церковь Св. Стефана быстро пустеет, водители лимузинов покидают тень старого баньяна, швыряют на землю окурки и спешат к своим машинам.
– Джимми был крут. Приятный мужик, – делится Аякс.
– А Клио? Мария едко смеется:
– Без комментариев,
– Я тоже промолчу, – с отвращением добавляет Аякс. – О чем тут спрашивать? Вы видели эту сучку своими глазами. Она здесь ради «Себя».
– Как думаете, он ее любил?
Аякс фыркает и заводит машину. Мария машет мне рукой.
– Вас немного заносит, – беззлобно говорит она. – Мы просто бэк-вокалистки. Ага?
Я смотрю, как они отъезжают. Затем иду к своему «мустангу», швыряю блокнот на переднее сиденье и врубаю кондиционер. Меня будто пропустили через мясорубку – после похорон мне всегда паршиво. Но сцена, которую я наблюдаю через ветровое стекло, заставляет меня довольно ухмыльнуться: вдова Стомарти, сжимая в руках бронзовую урну, дает интервью Тимми Бакминстеру.
Я опускаю все стекла, врубаю «Блудливых Юнцов» на полную и с легким сердцем выезжаю с парковки.
Запевай, Джимми.
8
Дженет Траш открывает дверь:
