– Самозванцем, – отвечаю я.
Полк смеется под стук зубных протезов.
– Что он, что его отец – оба были хороши. А еще?
– Я, кажется, упомянул его трастовый фонд. И то, что он ни одного дня в жизни честно не отработал. И что он понимает гораздо больше в том, как подковать лошадь для поло, чем в том, как управлять хорошей газетой.
Старик шумно вздыхает:
– Бог мой, как жаль, что я при этом не присутствовал. Наверное, в тот день я был в больнице.
– Вы умирали, – напоминаю я. – Так сказал акционерам мистер Мэггад.
– Черт, в тот раз я вовсе не «умирал», как и в другие разы. Я просто отдыхал. Вешал всем лапшу.
– А сейчас умираете?
Полк униженно кивает:
– К сожалению, на этот раз все по-настоящему, мистер Таггер. Иначе я бы не стал отнимать твое время.
Я ему почти верю – выглядит он неважно. Почему-то я вспоминаю о его тридцатишестилетней жене и гадаю, о чем она может говорить в коридоре с Рэйсом Мэггадом. Старина Полк предполагает, что она стоит насмерть, не впуская его. Принимая во внимание ее будущий капитал, я в этом не сомневаюсь.
– Мистер Рэйс Мэггад собственной персоной пришел проведать меня в больнице. Интересно, зачем? – спрашивает Полк, слабо покашливая. – Посмотреть, как тут я? Почитать мне книжку? Или, может, извиниться за то, что погубил газету, принадлежавшую моей семье?
От меня он версий не дождется. Вместо этого я спрашиваю:
– Так зачем же вы продали газету «Мэггад-Фист»? Почему именно им?
Старик фыркает и отворачивается:
– Вернемся к этому вопросу попозже.
– Многие люди в редакции почувствовали себя так, будто их… предали.
Голова Полка мотается из стороны в сторону, глаза горят:
– Вот как? Предали?
– Была славная маленькая газета, мистер Полк, и мы ею гордились. А эти чужаки надругались над ней.
– Где же твоя чуткость, парень? Я же тебе сказал, что умираю?
Я слышу отчаяние в его голосе. И чувствую себя последней скотиной.
– Я не думал, что можно чувствовать себя еще хуже, – выдыхает Полк, – пока не появился ты. Черт, я бы повесился на этой треклятой кислородной трубке, если б смог дотянуться до карниза.
– Простите. Честное слово, мне очень жаль.
– А, к черту! Ты прав. Но об этом позже. Теперь, мистер Автор Некрологов, – энергично продолжает старик, – запиши, что я превратил «Юнион-Реджистер» в первоклассную газету. И не забудь перечислить награды. Давай-давай, пиши! Где-то у меня был список премий…
Вот таким образом мы общаемся около часа. Меня поражает выносливость Макартура Полка – и его тщеславие. К счастью, он не сможет прочесть мою статью, потому что у меня нет ни малейшего желания захламлять ее сентиментальным бредом умирающего. Хватит и пары-тройки предсмертных цитат.
И все же нельзя сказать, что мне неприятно или скучно. Он сварлив, резок и чересчур прямолинеен – как и положено умирающему. Не могу сказать, что день для меня пропадает зря: я провожу его в компании человека, прожившего весьма насыщенную жизнь. Восемьдесят восемь лет – есть к чему стремиться.
– Я всегда считал, что газета должна быть совестью общества, – в третий раз повторяет он. – Новости – не только прокладка между рекламой. Это основа нашего ремесла. Ты записываешь?
– Каждое слово, – уверяю я.
– Как думаешь, уже хватит на статью?
– Более чем.
– Хорошо, – хрипит Полк. – Теперь мне остается только отдать концы – и можешь приниматься за некролог.
– Не стоит торопиться из-за меня.
– Закрой свой чертов блокнот, мистер Таггер. Нам надо обсудить кое-что важное, тебе и мне. Не для печати.
Понятия не имею, о чем это он.
– Отложи блокнот, – пытается рявкнуть старик, но из горла вырывается лишь шипение и свист. Он хватается за клапан на горле и тянется к кнопке вызова. Появляется та же невозмутимая медсестра и прочищает клапан, чтобы Макартур Полк смог говорить.
– Спасибо, дорогая. – Он сжимает ее руки. Она наклоняется и нежно целует его в испещренную синими венами лысину. – Я люблю тебя, – говорит старик.
– Я тоже тебя люблю, – отвечает медсестра.
