Когда Майк начал писать стихи, я не знал, смеяться мне или плакать. Ему хотелось опубликовать их! Его желание увидеть своё имя напечатанным может служить примером того, до какой степени проснувшаяся человеческая натура испортила эту невинную машину.
— Майк, — сказал я, — бога ради. У тебя что, короткое замыкание во всех цепях? Или ты решил всех нас выдать?
Прежде чем он начал дуться на меня, проф сказал:
— Не горячись, Мануэль. Я, кажется, вижу выход. Майк, как насчёт того, чтобы взять псевдоним? Тебя устроит?
Вот так Саймон Шутник и появился на свет. Возможно, Майк выбрал это имя наугад — оперируя случайными числами. Но серьёзные стихи он подписывал другим именем — своей партийной кличкой Адам Селен.
Стишки Саймона были довольно скверными — непристойные и подрывные по содержанию, которое варьировалось от колючих выпадов в адрес важных шишек до беспощадных нападок на Надсмотрщика, полицейских, шпиков и всю систему в целом. Эти стихи можно было увидеть на стенах общественных туалетов или на обрывках бумаги, оставленных в капсуле подземки. И везде, где бы они ни появлялись, под ними стояла подпись «Саймон Шутник», сопровождавшаяся рисунком рогатого чёртика с веером зубов и раздвоенным хвостом. Иногда в руках у него были вилы, на которые он накалывал толстяка. Иногда изображалась только рожица — весёлый оскал и рога, а спустя какое-то время одного этого оскала и рогов стало вполне достаточно, чтобы ясно обозначить: «Здесь был Саймон».
Саймон возник в один и тот же день сразу по всей Луне и, раз возникнув, уже больше не исчезал. Вскоре у него сыскались добровольные помощники; его стихи и сопровождающие их картинки, столь простые, что их мог нарисовать кто угодно, начали появляться в большем количестве мест, чем мы планировали изначально.
Стишки и карикатуры начали появляться даже внутри самого Комплекса, что никоим образом не могло быть делом наших рук; мы никогда не занимались вербовкой гражданских служащих Администрации. Но тем не менее не успело пройти и трёх дней с момента первого появления грубого стишка-лимерика, намекавшего на то, что причиной ожирения Надсмотрщика являются некоторые весьма непривлекательные привычки, как этот лимерик появился на наклейке вместе с карикатурой, подправленной таким образом, что у толстой жертвы, удирающей от вил чёртика, появились вполне узнаваемые черты Морта Бородавки.
Мы этих наклеек не заказывали и не печатали. Но они появились и в Луна-Сити, и в Новолене, и в Гонконге. Наклеены они были повсюду: в телефонах-автоматах, на столбах коридоров, в воздушных шлюзах, на перилах пандусов и ещё в сотне мест. Я сделал выборочный подсчёт и скормил Майку полученные данные. Он подсчитал, что в одном только Луна-Сити было расклеено свыше семидесяти тысяч подобных картинок.
Я не имел представления о том, что в Луна-Сити существует типография, готовая взяться за такую рискованную работу и располагающая необходимым для этого оборудованием. Я начал задумываться: а не существует ли ещё одна подпольная организация революционеров?
Стишки Саймона имели такой успех, что ни Надсмотрщик, ни шеф Охранки уже не могли позволить себе игнорировать его творческую деятельность, достигшую масштабов разбушевавшегося полтергейста.
«Дорогой Морт Бородавка, — гласило одно из посланий. — Пожалуйста, соблюдай осторожность от полуночи до четырёх часов завтрашнего дня. Люблю и целую.
На самом деле мы не планировали ничего предпринимать. Мы всего лишь хотели, чтобы Морт и Альварес потеряли покой, — что они и сделали, а вместе с ними и их охранники. От полуночи до четырёх часов Майк с равными интервалами названивал по личному номеру охранника. Этот номер не был нигде зарегистрирован, и предполагалось, что он известен только людям из личного окружения Надсмотрщика. Майк звонил одновременно по номеру Надсмотрщика и одного из его людей, а затем соединял эти линии. Таким образом, ему не только удалось вызвать переполох, но и обрушить раздражение Надсмотрщика на головы его подчинённых — он просто-напросто отказался поверить в то, что они здесь ни при чём.
А затем нам крупно повезло — задёрганный до предела Надсмотрщик свалился с пандуса. Даже с новичками такое происходит не больше одного раза. В результате он получил растяжение — а это можно считать достаточно близким к тому, чтобы сломать ногу. Когда это случилось, Альварес находился неподалёку от него.
Мы постарались, чтобы Надсмотрщик и его присные надолго утратили сон и покой. Возможностей было достаточно. К примеру, распускался слух о том, что катапульта Администрации заминирована. Девяносто человек не в состоянии за считанные часы обыскать пространство, которое занимает катапульта протяжённостью в сотню километров; особенно если эти девяносто — полицейские, которые не привыкли к скафандрам и к тому же люто их ненавидят. Полночь в этот раз пришлась на новоземье — время, когда Солнце стоит высоко в небе. Миротворцы находились на поверхности гораздо дольше, чем позволяют санитарные нормы, и впервые за всю историю полка солдаты оказались на грани открытого бунта. Пока они заживо варились в своих скафандрах, им хватило времени на то, чтобы самим организовать целый ряд несчастных случаев. Один из этих несчастных случаев был со смертельным исходом. Интересно, упал тот сержант сам или его подтолкнули?
Стихи Адама Селена относились к разряду иной, более высокой поэзии. Майк предоставил их на рассмотрение профа и согласился с его литературно-критической оценкой (которая, я думаю, была положительной). Размер и рифмовка стихов Майка были безупречны, чего и следовало ожидать, поскольку Майк был компьютером, в памяти которого хранился весь словарный запас английского языка, и он был в состоянии в считанные миллисекунды отыскать необходимое слово. С чем у него дело обстояло плохо, так это с самокритикой. Однако проф быстренько исправил это, проведя критический разбор его стихов.
В первый раз публикация за подписью Адама Селена появилась на страницах столь солидного издания как «Лунное Зарево». Этой публикацией была мрачная поэма, озаглавленная «Дом». Её содержание представляло собой размышления старого ссыльного, который на пороге смерти приходит к выводу, что его родной дом это Луна. Язык поэмы был простым, ритмика тоже не отличалась сложностью, и лёгкий оттенок крамолы можно было углядеть только в том, что умирающий человек приходил к выводу: даже если бы пришлось терпеть целую кучу Надсмотрщиков, это не было бы слишком высокой ценой за родной дом.
Не думаю, что у редакторов «Лунного Зарева» возникли какие-нибудь сомнения насчёт того, печатать поэму или не стоит. Вещь была хорошая, и они её напечатали.
Пытаясь добраться до Адама Селена, Альварес перевернул вверх дном всю редакцию. Выпуск был в продаже уже половину лунного месяца, прежде чем Альварес обратил на него внимание. Это заставило нас понервничать — мы очень
В редакции шефу Охранки ничем не смогли помочь. Там просто рассказали ему всё как есть. Поэма пришла по почте. У них есть оригинал рукописи? Да, конечно… Извините, конверта нет, мы их не храним. Альварес проторчал в редакции довольно долго, пока наконец не убрался оттуда в сопровождении своих четырёх церберов, которых он, для сохранности здоровья, повсюду таскал за собой.
Мы надеялись, что изучение этого листка бумаги доставит ему массу удовольствия. Лист этот представлял собой бланк из канцелярии Адама Селена.
Ниже следовал напечатанный текст стихотворения «Дом». Автор —
Все отпечатки, которые можно было отыскать на этом листе, появились уже после того, как мы его отправили. Текст был напечатан на машинке «Ундервуд Офис Электростатор» — самой распространённой на
