хотя бы символический протест; она поддержала бы меня с полной охотой.
Черт, да я ЗНАЮ, что она не выразила бы «символического» протеста. Она бы поставила меня на место или холодным словом, или затрещиной в ухо — или вступила бы в игру.
Я не мог этого сделать. Я не мог даже НАЧАТЬ.
Не знаю почему. Мои намерения по отношению к Стар совершали колебания от благородных до неблагородных и обратно, но с того момента, когда мой взгляд впервые упал на нее, всегда были практическими. Нет, позвольте мне выразить это так: намерения мои всегда были явно неблагородными, но с полной готовностью превратить их в благородные, попозже, как только мы смогли бы откопать мирового судью.
Все же я не мог и пальцем ее тронуть за исключением помощи ей в смывании мыла с волос.
Пока я этому дивился, погрузив обе руки в тяжелые светлые волосы и раздумывая, что же удерживает меня от того, чтобы обнять Руками эту стройно-сильную талию всего в нескольких дюймах от меня, я услышал пронзительный свист и свое имя — мое новое имя. Я оглянулся.
Руфо, одетый только в собственную непривлекательную кожу и с полотенцем через плечо, стоял на берегу футах в десяти и пытался перекрыть рев вод, чтобы привлечь мое внимание.
Я перебрался немного поближе к нему.
— Ну-ка, еще разок, — не то чтобы прорычал я. Он сказал:
— Вы хотите побриться? Или вы отращиваете бороду? Когда я обдумывал, предпринять мне преступное нападение или нет, я с неловкостью сознавал, что на щеках моих пророс кактус, и неловкость эта помогла мне удержаться. «Жиллет», «Аква Вельва», «Бирма Шейв» и другие заставили затюканного американца- мужчину, а именно меня, стать робким в попытках совращения и (или) изнасилования в случае, так как он не был свежеоструган. У меня была двухдневная щетина.
— У меня нет бритвы, — отозвался я. Он ответил, подняв опасную бритву. Стар придвинулась и встала рядом. Она подняла руку и потрогала мой подбородок большим и указательным пальцами.
— Вы были бы великолепны с бородой, — сказала она. — Может быть, в стиле Ван Дейка с издевательскими мустангос [38].
Я тоже так думал, раз так думала она. К тому же так большая часть шрама была бы прикрыта.
— Как вы скажете, Принцесса.
— Но я бы предпочла, чтобы вы остались таким, каким я вас впервые увидела. Руфо — хороший цирюльник. — Она повернулась к нему. — Руку, Руфо. И мое полотенце.
Стар не спеша отправилась к лагерю, вытирая себя насухо. — я был бы рад помочь, если бы меня попросили. Руфо устало сказал:
— Почему вы не настояли на своем? Она говорит: побрить вас, так что теперь я должен брить — и принимать собственную ванну в спешке, чтобы не заставлять Ее ждать.
— Если у тебя есть зеркало, я сам это сделаю.
— Пользовались когда-нибудь опасной бритвой?
— Нет, но могу научиться.
— Вы бы перерезали себе глотку, а Ей это не понравилось бы. Вот сюда, на откос, где я могу стоять в теплой воде. Нет, нет! Не садитесь на него, ложитесь так, чтобы голова была на краю. Я не могу брить человека, который сидит.
Он начал наносить мне пену на подбородок.
— Знаете почему? Я научился брить на трупах — вот почему, прихорашивая их, чтобы их любимые могли ими гордиться. Не шевелитесь! Вы чуть не потеряли ухо. Мне нравится брить трупы, пожаловаться они не могут, предложений не строят, не огрызаются — и никогда не шевелятся. Лучшая моя работа за все время. А возьмем, к примеру, работу…
Он перестал брить и, держа лезвие у моего кадыка, стал перечислять свои заботы.
— Дают мне выходные по субботам? Черта с два, у меня даже в воскресенье выходного нет! А посмотрите на рабочее время! Да вот я тут только что на днях прочел, что какая-то компания в Нью-Йорке — вы бывали в Нью-Йорке?
— Я бывал в Нью-Йорке. Да убери свою гильотину от моего горла, когда так размахиваешь руками.
— Если вы все время говорите, вы обязательно иногда хоть не много да порежетесь. Так эта компания подписала контракт на двадцатипятичасовую неделю. Неделю! Хотел бы я ограничиться 25-часовым ДНЕМ. Знаете, сколько времени я работаю без перерыва, вплоть до этой минуты?
Я сказал, что нет.
— Вот вы опять разговариваете. Больше 70 часов, чтоб мне провалиться! А за что? За славу? Какая слава в куче выбеленных костей? За богатство? Оскар, я говорю вам по правде: я обрядил больше покойников, чем наложниц у султана, и всем без всяких исключений было абсолютно плевать на то, украшены они рубинами размером с ваш нос и вдвое его краснее… или лохмотьями. Какая польза от богатства покойнику? Скажите мне, Оскар, как мужчина мужчине, пока Она не слышит: почему вы позволили Ей уговорить вас на это?
— Мне это пока что нравится. Он презрительно фыркнул.
— Так сказал человек, пролетающий мимо 50-го этажа Эмпайр стейт билдинг [39]. Но все равно его ждал тротуар. Впрочем, как бы то ни было, — мрачно прибавил он, — пока вы не разделаетесь с Игли, проблемы нет. Если бы у меня был инструмент, я бы мог здорово закрыть этот шрам, все говорили бы: «Правда, он как живой?»
— Не стоит об этом думать. Ей этот шрам нравится. (Черт возьми, он и меня этим заразил!)
— С Нее станется. К чему я пытаюсь привыкнуть, так это к тому, что если идти Дорогой Славы, то на пути попадается все больше препятствий. Но я-то нипочем не собирался идти этой дорогой. В моем представлении хорошей жизнью было бы тихое спокойное заведение, единственное в городке, с набором гробов в любую цену и с такой разницей между себестоимостью и ценой товара, которая давала бы некоторую свободу действий, чтобы проявить щедрость к понесшим утрату. Продажа в рассрочку для тех, у кого хватает разума, чтобы спланировать все заранее, — потому что все мы смертны, Оскар, все мы смертны, и здравомыслящему человеку не мешает посидеть по-приятельски со стаканом пивка и согласовать свои планы с пользующейся хорошей репутацией фирмой, которой он может доверять.
Он тихонько склонился ко мне.
— Знаете, милорд Оскар…. если мы когда-нибудь чудом выйдем из всего этого живыми, вы могли бы замолвить за меня доброе словечко перед Ней. Пусть Она поймет, что я слишком стар для Дороги Славы. Я бы мог многое сделать, чтобы остаток ваших дней прошел в удобстве и радости.. если вы по-товарищески ко мне отнесетесь.
— Разве мы не пожали на этом друг другу руки?
— Ах да, верно ведь. — Он вздохнул. — Один за всех и все за одного, — и пан или пропал. Вы готовы.
Когда мы вернулись, было еще светло и Стар была в шатре — и моя одежда была уже разложена. Я начал было возражать, когда разглядел ее, но Руфо твердо ответил:
— Она оказала «неофициально», а это значит смокинг. Я одолел все, даже запонки (которые оказались изумительно большими черными жемчужинами), а сам смокинг был или сшит на меня, или был куплен в готовом виде кем-то, кто знал мой рост, вес, объем плеч и талии. На ярлыке у воротника значилось: «Инглиш Хоус, Копенгаген».
Но галстук меня убил. Я с ним бился, пока не подвернулся Руфо, он уложил меня на землю (я не стал спрашивать зачем) и одним духом завязал его.
— Вам нужны ваши часы, Оскар?
— Мои часы? — Насколько мне было известно, они остались в кабинете доктора в Ницце. — Они у тебя?
— Да, сэр. Я захватил все ваши вещи, кроме вашей — его передернуло — одежды.
Он преувеличивал. Здесь было все, не только содержимое моих карманов, но и содержимое моего ящика из сейфов «Америкэн Экспресс»: деньги, паспорт, Удостоверение et cetera [40]. Даже те билеты Тотализатора из Аллеи Менял.
Я начал было спрашивать, как он проник внутрь моего сейфа, но решил, что не стоит. Ключ у него был, и все могло быть сделано просто, с помощью фальшивой доверенности. Или непросто, как его волшебный
