пока остальные придут к тем же выводам, к которым я уже пришел. Мыслительные схемы формируются и создают комбинации в моем сознании, будто ускоренно воспроизводящиеся кристаллы, и порой это происходит настолько быстро, что даже мне самому кажется, будто в логических процессах я перескакиваю через несколько ступенек и просто заглядываю на последние страницы задачника в поисках ответа. Телепатия происходит в буквальном смысле мгновенно; возможно, порой так же выглядят и другие разновидности мышления.
Я видел присутствующих в командном отсеке людей, я знал, кто они такие, за исключением двоих, и похоже, в то мгновение, когда мне удалось отбросить неверие и очевидное, я понял, кем должны быть эти двое, и каким образом они все тут оказались, и почему каждый из них тут появился, и что может означать их присутствие. Для обычной дедукции и индукции гениальность на самом деле не нужна – нужно всего лишь желание осмыслить неосмысливаемое. И к тому времени, как я перестал хохотать, я уже почти все осмыслил.
Джинния Конрад, покинутая мной, устремилась на поиски нового многообещающего носителя генов гениальности.
Разве был хоть малейший шанс, чтобы ее дед со всей решительностью не объявил ей: 'На этот раз найди кого-нибудь с какой-нибудь
Есть ли кто-то, представляющий собой более глобальную противоположность саксофонисту, чем физик-экспериментатор? Ну ладно, возможно – финансист, но Джинни не была
Предположим, что она повторила схему, нашла потомка мужского пола одного или, может быть, даже двоих из величайших мыслителей недавнего времени. Предположим, что этот парень действительно унаследовал гениальность в этой же области, желание и способность своими руками разъять вселенную, а потом слепить снова. Глаза у этого малого определенно были совсем как когда-то у Теслы. И такая же наивность.
Для подхваченного поистине релятивистским драйвом Джинни и финансируемого из неисчерпаемых ресурсов семейства Конрад (между прочим, Дж. П. Морган в свое время проявил недюжинную хитрость и просто нашел для Николы Теслы жену, которая бы держала его в узде)… разве могло существовать
Предположим, что его интересовали сверхсветовые двигатели для звездолетов? Деду его супруги это бы очень пришлось по душе.
Если он действительно этим интересовался, то за пять лет вполне мог получить корабль с двигателем, готовым для тестирования – если я не ошибался насчет Джинни.
Если гений и корабль остались в живых после первоначальных тестов, можно было нисколько не сомневаться в том, какие пассажиры окажутся на борту этого звездолета и отправятся в первый официальный круиз задолго до того, как Солнечная система узнает о самом существовании этого корабля. Во-первых, на борту должны были находиться двое, помимо самого изобретателя-пилота: его супруга и ее дед. Этот полет мог стать не просто историческим – он мог стать самым историческим полетом всех времен и народов – невозможно было предположить, чтобы эти два имени не фигурировали в первом же абзаце повествования.
Говорят, что удача – это осадок хорошего планирования. Если самый главный параноик на свете является тем единственным, кто способен удрать от конца света, прихватив с собой несколько спутников… разве это можно даже назвать удачей? Наверняка они оказались либо на темной стороне Земли, либо в тени какой-то другой планеты, когда эта планета начала светиться по краям.
Если на борту небольшого судна находился Верховный Конрад, значит, с ним вместе должны были находиться еще, как минимум, три человека.
Первый, кто необходим этому старому параноику-злодею? – это очень-очень хороший и очень-очень- очень надежный телохранитель. Видимо, телохранительницей была та женщина, которую я принял за его компаньонку – та самая, с виолончельным голосом и угрозой в низких нотах. Неудивительно, что она выглядела такой подтянутой! Небось могла уложить нас всех одной левой, пользуясь правой как щитом, чтобы прикрывать своего босса. Если ты склонен крушить всех на своем пути, тебе нужна надежная защита.
Второй – Ренник. Вышколенный слуга, человек 'для разговоров с подданными', подхалим, лакей и прирожденный мальчик для битья, если таковой понадобится. Без такого никак не обойтись.
Третья – Дороти Робб: ходячий письменный стол Конрада, она же база данных, секретарь, исследователь рынка, обладательница лицензии на периодическое (полезное для дела) облаивание босса. У нее хватало мужества каждый день притворяться, будто она совсем не боится его чудовищной власти… и хватало мудрости ни на миг не позволять себе поверить, что и вправду не боится.
Что-то в том, насколько почтительно-выверенно разместились в отсеке Дороти и Ренник, вдруг напомнило мне, что Джинни удивительно метко выбрала прозвище для Ренника. Его верность боссу была если не основана на угнетенном эротизме, то хотя бы им заряжена. Его жестикуляция, его движения говорили о том, что на подсознательном уровне он даже девяностолетнюю Дороти Робб считает потенциальной соперницей.
Учитывая не слишком удивительное существование молодого гения – если уж они все оказались здесь, он просто неизбежно должен был присутствовать, – сразу становилось понятным наличие Джинни, ее деда и трех человек из обслуги. Труднее всего давалось моему пониманию присутствие той, которую я до сих пор именовал для себя малышкой Эвелин.
Она уже не была малышкой – но все-таки как-то не укладывалось в голове, почему она должна здесь находиться. Если в сверхсветовой яхте Конрада нашлось свободное место, то почему его не отвели для более близкого родственника Джинни, а отдали какой-то кузине? Почему не одному из родителей Джинни – или, если они умерли или старик их проклял, кому-то из родителей Эвелин?
Я понимал только одно: ее присутствие было самым чудесным явлением в Галактике на тот момент. В этом я был совершенно уверен.
Получается так, будто бы я смотрел на всех по очереди и закончил осмотр на Эвелин. Но на самом деле все было по-другому. От начала до конца она занимала огромную часть моего внимания и мыслей. Всех остальных я видел краем глаза. Пусть настал день для банальностей – но я буквально не мог оторвать взгляд от нее.
Сходство с юной Джинни было потрясающим даже при том, что они состояли в родстве. Это выглядело каким-то волшебством. Но так же поразительны были и отличия. Поразительны и необыкновенно милы.
Лицо Эвелин таило в себе такую же силу, как лицо Джинни, такую же решимость и горделивость. На ее взгляд не был безжалостным. Умный, настороженный взгляд – но вовсе не такой расчетливый. Она была так же ослепительно красива, как Джинни в девятнадцать лет – даже еще красивее, потому что была равнодушна к своей красоте. Она не считала свою красоту орудием или оружием.
Впервые я осознал несовершенство красоты Джинни, которое раньше всегда каким-то образом ускользало от меня. Я услышал ноту, которой недоставало для совершенства аккорда: сострадание. Эвелин верила в то, что другие люди реальны, даже если они не Конрады. И эти люди ей нравились. Ее глаза говорили, помимо всего прочего, о том, что за свою короткую жизнь ей случалось делать больно другим и что об этом она сожалела сильнее, чем о том, что ей не удалось подчинить их своей воле.
Я смотрел на нее, а она сделала легкое движение, слишком сложное для того, чтобы его можно было описать, и из-за этого она на миг стала капельку смешной, потому что если бы она не позволила себе выглядеть смешной, то налетела бы на Джарнелла. Эвелин сделала это неосознанно, а я нисколько не сомневался в том, что Джинни бы никогда так не поступила. Пришлось бы Джарнеллу перед ней извиняться.
Это была такая Джинни, которая никогда не поступила бы со мной так, как поступила первая, какие бы ни были для того причины.
Так же быстро, как я сумел осмыслить все это и сделать соответствующие заключения, я подумал
