так можно сказать о красных глазах, спрятавшихся в синеватых впадинах.
— Это брак, — выдохнул он.
Слово «брак» эхом отдалось в ушах Гая. Для него это слово звучало торжественно. Оно стояло в одном ряду с такими основополагающими понятиями, как «святое», «любовь», «грех»… Тут и круглые терракотовые губки Мириам, которые говорили ему: «А чего это я из-за тебя должна зарывать себя в четырех стенах?» Тут и глаза Энн, когда она откидывала назад свои черные волосы и смотрела на него снизу на лужайке своего дома, где она разводила крокусы. Тут и Мириам, которая, поворачиваясь спиной к высокому узкому окну в чикагской комнате, поднимала на него свое веснушчатое лицо в форме щита и приближала его к лицу Гая, что она делала всякий раз, когда собиралась говорить ему очередную ложь, и вытянутое лицо и черные волосы Стива с его наглой улыбкой. Навалилась цепь воспоминаний, и ему захотелось любыми средствами отогнать их. Та комната в Чикаго, где всё это случилось… Он живо вспомнил запахи той комнаты, духов Мириам и краски от горячего радиатора отопления…
— Так что случилось? — словно издалека донесся голос Бруно. — Вы смогли бы сказать мне? Мне это интересно.
Стив случился… Гай взял свой стакан с виски. Он вспомнил тот полдень в Чикаго, картинку, ограниченную дверным проемом — словно черно-белую фотографию. Это был полдень, не похожий ни на какой другой полдень, когда он застал их в квартире. Полдень со своим особенным цветом, привкусом и звуком, своим собственным миром, как на страшной картине-миниатюре. Это осталось, как запоминающаяся дата истории. Или это событие вообще всегда следовало за ним? По крайней мере теперь оно с ним, отчетливое, как никогда. И хуже всего то, что он чувствовал потребность сказать всё Бруно — незнакомцу, который будет слушать его, сочувствовать ему, а потом всё забудет. Мысль рассказать Бруно понравилась ему. Бруно во всех отношениях отнюдь не обычный незнакомец в этом поезде. Он вполне груб и развращен сам, чтобы оценить историю наподобие этой — о его первой любви. Что касается Стива, то он был последней каплей. Он был не первой ее изменой. В тот полдень в нем взорвалась гордость двадцатишестилетнего мужчины. Себе он пересказывал эту историю тысячу раз, историю классическую, драматическую. А его глупость лишь добавляла этой истории юмора.
— Я ожидал от нее слишком много, — начал Гай как ни в чем не бывало, — без какого бы то ни было права на это. Ей нравилось внимание. Она, вероятно, будет заводить романы всю жизнь независимо от того, с кем она будет.
— Ясно, это вечный тип выпускницы школы. — Бруно взмахнул при этом рукой. — Она даже притворяться не может, что принадлежит одному парню.
Гай взглянул на Бруно. Когда-то Мириам все-таки принадлежала одному.
Внезапно он оставил свою идею рассказать всё Бруно, ему и так стало стыдно, что он уже начал это делать. Но Бруно, казалось, и не заметил, начал Гай рассказывать или нет. Тяжело опустив голову, он водил спичкой по соусу в тарелке. Губы обвисли и в профиль придавали ему старческий вид. И весь этот вид говорил, что слушать Гая для Бруно — ниже его достоинства.
— Такие женщины притягивают мужчин, — пробормотал Бруно, — как помои мух.
Вторая глава
Шок, произведенный словами Бруно, отвлек Гая от мыслей о себе.
— У вас у самого был неприятный опыт, — заметил Гай, хотя трудно было представить, чтобы у Бруно были неприятности от женщин.
— У моего отца была такая. Тоже рыжая. Звали Карлотта. — Бруно поднял голову, его лицо исказилось ненавистью к отцу. — Здорово, да? Такие, как мой отец, держат их у себя на работе.
Карлотта. Теперь Гаю показалось, что он понимает, откуда у Бруно такое презрение к Мириам. Возможно, в этом ключ к личности Бруно, разгадка его ненависти к отцу, его замедленного взросления.
— Есть два вида мужчин!.. — загремел было Бруно, но осекся.
Гай увидел себя в узком зеркале не стене. Глаза у него были испуганными, как ему показалось, лицо хмурым, и он заставил себя расслабиться. В спину ему уперлась клюшка для гольфа. Он коснулся кончиками пальцев ее прохладной лакированной поверхности. Металл в темном дереве клюшки напомнил ему компас на яхте Энн.
— …И, по существу, один вид женщин! — продолжал Бруно. — И вам, и нам. Это с одной стороны. А с другой — просто потаскухи! Вот и делайте ваш выбор!
— А как же женщины вроде вашей матери?
— Такой женщины, как моя мать, я никогда не видел, — решительно заявил Бруно. — Никогда не видел женщины, в которой столько достоинств. Она тоже симпатичная, у нее много друзей-мужчин, но она не таскается с ними.
Наступило молчание. Гай постучал новой сигаретой по часам и увидел, что уже половина одиннадцатого. Еще немного — и пора идти.
— И как вы узнали про свою жену? — Бруно пристально посмотрел на Гая. Гай постарался выиграть время, закуривая сигарету. — Сколько их у нее было?
— Немало. Еще до того, как я все узнал. — И хотя Гай уверял себя, что теперь, признавай он или нет, это уже не имеет никакого значения, его стало смущать неприятное ощущение, будто в нем начинает раскручиваться стремительный водоворот, маленький, но реальный, который он сам раскрутил своими воспоминаниями. Что им движет? Оскорбленная гордость? Ненависть? Или раздражение на самого себя из- за того, что все его былые переживания оказались теперь никчемными? Он решил перевести разговор с себя на другую тему. — Скажите, что вы еще собираетесь сделать до своей смерти?
— Смерти? А кто собрался умирать? Я тут разнюхал, как делать ракетки, которые не ломаются и не трескаются. В один прекрасный день открою дело в Чикаго или Нью-Йорке. Потом, я могу торговать собственными идеями. У меня есть идеи идеальных убийств. — Бруно снова пристально — и, похоже, вызывающе — уставился на Гая.
— Надеюсь вопросы, которые вы мне тут задаете, не являются частью одного из ваших планов. — С этими словами Гай сел.
— Иисусе Христе, я люблю вас, Гай! Правда, люблю!
Печальное лицо Бруно побуждало Гая сказать, что он тоже его любит. Какое одиночество в этих маленьких, измученных глазах!
— И что, все ваши идеи сосредоточены на преступлениях?
— Конечно нет! Просто… Я, например, хочу однажды дать кому-нибудь тысячу долларов. Какому- нибудь нищему. Когда у меня будут свои деньги, я это первым делом сделаю. А вам никогда не хотелось украсть что-нибудь? Или убить кого-нибудь? Было небось, было. У всех это бывает. Вам не кажется, что некоторых людей на войне хлебом не корми, а дай поубивать?
— Нет, — ответил Гай.
Бруно заколебался, но продолжил:
— Они, конечно, никогда не признаются в этом, побоятся! Разве у вас не было в жизни случая, чтобы вам хотелось убрать кое-кого с дороги, а?
— Нет. — «А Стив?» — внезапно вспомнил он. Однажды он подумывал убить его.
Бруно выпрямил спину.
— Наверняка было, я же вижу. Почему вы не хотите признаться?
— Может и было что-то мимолетное, но я ничего не сделал в этом направлении. Я не того рода человек.
— Во-от в чем вы ошибаетесь! Любого рода человек может убить. Обстоятельства, неудержимый темперамент. Иногда нужен самый слабенький толчок, чтобы человек переступил грань. Любой может убить. Даже ваша бабушка. Я это точно знаю!
— Тут я не соглашусь с вами, — произнес Гай.
— Скажу вам, что я тысячу раз приближался к той грани, когда мог убить отца! Вам кого хотелось убить? Любовников вашей жены?
