«В Африке почему-то необыкновенно хорошо думается. Это все равно как если бы стоять обнаженным в сверкающих лучах солнца перед белой стеной. Кажется, в этом ярком свете невозможно ничего утаить…»
Однако он предпочел умолчать о своем важном открытии насчет того, что он боится влюбиться в нее, и о своем более глубоком чувстве к ней. Возможно, когда-нибудь он коснется этого, лучше оставить пока все невысказанным: как бы она не поняла его превратно и не подумала, что он не испытывает в отношении ее особого энтузиазма.
«Передай Джону: если он не поторопится, я начну писать роман. Что его задерживает? Должен признаться, здесь просто чудесно и не дорого (если нам удастся продать наш сценарий), но мое пребывание здесь становится похожим на каникулы, а я не люблю каникулы… Арабы очень дружелюбны и просты в обращении. Они могут часами сидеть под деревьями, попивая свой кофе или розовую воду. Здесь есть место, похожее на казба[6], расположено неподалеку от старой крепости, прямо у моря. Дома здесь все исключительно белые, и в каждом полно пухлых молодок, по большей части беременных. Двери никогда не закрываются, так что можно видеть комнаты с матрасами на полу, ползающими младенцами, очагами с котлами, которые старухи снимают с огня, обмотав руку концом своей шали… Я нанял большой «пежо»-пикап, и он пока меня не подводил… Я схожу с ума от желания видеть тебя рядом с собой. Почему Джон не поручил эту работу нам обоим?… Не могла бы ты прислать свое фото? Ты знаешь, у меня нет ни одной твоей фотографии».
Она, возможно, пришлет ему какое-нибудь ужасное фото, ради смеха, подумал Ингхэм, почувствовав себя страшно одиноким. Вероятно, потребуется дней пять, пока письмо дойдет до Ины. Значит, не раньше двадцатого — двадцать первого июня.
Израильтяне конечно же выиграли войну, которую газеты назвали «блицкриг». Однако в Хаммамете, как и предсказывал Адамс, каких-либо серьезных волнений не наблюдалось, тогда как в Тунисе хватало выбитых витрин и уличных потасовок, что заставило Ингхэма держаться от него подальше. Если арабы в хаммаметских кафе и обсуждали войну, то он не смог бы этого определить, так как ни слова не понимал из их разговоров, столь энергичных и громких, что уловить какое-либо различие не представлялось возможным.
Ингхэм подал заявку на бунгало, и девятнадцатого июня ему его предоставили. Холодильник и плита оказались совсем новыми, поскольку бунгало в этой части отеля, по словам Адамса, выстроили только нынешней весной. Всего в сотне ярдов от его бунгало, прямо у одной из подъездных дорожек к отелю, была небольшая бакалейная лавка с весьма широким ассортиментом товаров — от спиртных напитков, холодного пива и всевозможной консервированной еды до кухонной утвари и зубной пасты. И если они с Джоном застрянут в этой дыре, то им не нужно будет покидать бунгало, кроме как для того, чтобы поплавать в море или запастись продуктами, подумал Ингхэм. В его бунгало под номером 3 имелась только одна большая комната плюс кухня и ванная, но зато было две отдельные кровати. Возможно, Джон захотел бы оставаться ночевать, но эта идея не слишком понравилась Ингхэму; однако Джон мог бы спать в главном корпусе отеля. Теперь у Ингхэма для работы был прекрасный деревянный стол, большой и удобный. В тот же самый день, как он после обеда вселился в бунгало, Ингхэм купил себе салями, сыра, масла, яиц, разных фруктов, крокетов и запасся скотчем.
Адамса у себя не оказалось, и Ингхэм решил, что тот, скорее всего, на пляже. Он нашел его лежащим на животе на циновке и что-то пишущим. Адамс, очевидно заметив приближение Ингхэма, закончил предложение, удовлетворенно поставил точку и оторвал перо от бумаги.
— Привет, Говард, — поздоровался с ним Адамс. — Перебрались в бунгало?
— Да, только что.
Как и предполагал Ингхэм, Адамс обрадовался его приглашению. Он согласился зайти к нему в гости, часов в шесть.
Вернувшись к себе, Ингхэм принялся распаковывать кое-какие вещи. Куда приятнее будет жить в «собственном доме», чем в комнате отеля. Он вспомнил о письменном столе в своей квартире на Западной Четвертой улице, неподалеку от площади Вашингтона, куда переехал всего лишь три месяца тому назад. Эта квартира с кондиционером была самой дорогой из тех, в которых ему доводилось когда-либо жить; он решился на нее только после того, как договор о продаже романа «Игра в «Если» для Голливуда был окончательно подписан. У Ины имелись от нее ключи, и он надеялся, что она время от времени заглядывает туда, — правда, она перевезла его немногочисленные растения к себе в бруклинскую квартиру, и ей особенно нечего было там делать, кроме как ожидать какой-либо важной корреспонденции. Да, Ина обладала редким талантом по части определения того, что является важным, а что нет. Ингхэм, разумеется, известил агентов и издателей о своем отъезде в Тунис, и теперь им должно быть известно, что он живет в «Ла Рен».
— Ну вот! — Адамс стоял в дверях с бутылкой вина в руке. — У вас тут очень мило! Вот, я принес вам подарок. Отметим новоселье первой трапезой под этой крышей.
— О, спасибо, Фрэнсис. Что вы будете пить?
Они начали с привычного обоим виски.
— Есть какие-либо новости от вашего друга? — поинтересовался Адамс.
— К сожалению, нет.
— А вы не могли бы послать телеграмму кому-нибудь, кто его хорошо знает?
— Я уже это сделал. — Ингхэм имел в виду Ину.
Молодой парень, которого звали Мокта, официант из обслуживавшего бунгало кафе, постучал в двери и вошел, приветливо улыбаясь своей растянутой до ушей улыбкой.
— Добрый вечер, месье, — сказал он по-французски. — Вам что-нибудь нужно?
— Ничего, спасибо, — ответил Ингхэм.
— В какое время вы желаете завтракать, сэр?
— О, вы приносите завтрак?
— Это не обязательно, — Мокта небрежно махнул рукой, — но многие господа в бунгало предпочитают заказывать его.
— Очень хорошо. Тогда в девять, — сказал Ингхэм. — Нет, в восемь тридцать. — Наверняка завтрак принесут с опозданием.
— Симпатичный парень этот Мокта, — обронил Адамс, когда официант вышел из комнаты. — Их тут действительно эксплуатируют вовсю. Вы видели здешнюю кухню? — Он указал рукой в сторону приземистого, квадратного строения, служившего для обитателей бунгало кафе с террасой. — А комнату, где они спят?
Ингхэм улыбнулся:
— Да. — Сегодня он мельком видел все это. Парень спал в комнате, в которую было напихано не менее дюжины тесно придвинутых одна к другой кроватей. Раковина на кухне всегда была наполнена грязными тарелками и грязной водой.
— Канализация постоянно засоряется. Я всегда сам готовлю себе завтрак. Мне кажется, так куда гигиеничнее. Мокта очень милый парень, но эта угрюмая задница, директриса, загоняет его до смерти. Она немка; ее, видимо, наняли на эту работу лишь потому, что она говорит по-арабски и по-французски. Если заканчиваются полотенца, они гоняют за ними Мокту в главное здание. Как обстоят дела с вашей книгой?
— Я написал двадцать страниц. Не так много, как я привык, но мне грех жаловаться. — Ингхэм почувствовал благодарность к Адамсу за его интерес. Он пришел к выводу, что Адамс не мог быть ни писателем, ни журналистом. Он так и не понял, чем же тот занимается, кроме того, что понемногу учит русский язык. Может, он вообще ничего не делает? Конечно, такое вполне возможно.
— Наверное, трудно писать, если все время думать, что в любой момент придется бросить, — посочувствовал Адамс.
— Меня это не слишком беспокоит, — ответил Ингхэм, подливая Адамсу скотч и предлагая на закуску крекер и сыр. Бунгало начинало казаться все более уютным. Рассеянные лучи солнца, проникавшие сквозь полуопущенные бледно-голубые жалюзи, отражались на белых стенах. Ингхэм подумал, что им с Джоном
