отвернулся, отставил свою кружку, поднялся, взял сумку и вышел, закрыв дверь. Вот пусть Дэмиан ее тут и найдет, полуживую от голода или мертвую, маленький привет от благодарного Джима, ведь ей
Джим крепко сжимал рукой мобильник в кармане, ощупывал, прислушивался, не раздастся ли вновь звонок, но телефон молчал. Шел вниз по улице Кентиш-Таун, купил две булочки, шел и жевал на ходу. «Свалить, — стучало в голове, — на вокзал и свалить». Нащупал мобильник в кармане, вытащил. Вот и мост через канал. Джим нажал зеленую кнопку, услышал гудок, а больше ничего, и, не выключая, швырнул телефон в воду. Мальчишка, оказавшийся рядом, возмущенно засопел:
— Эй, дяденька, лучше бы мне подарил!
Джим глянул в его водянистые глаза.
— Эй, дяденька, одного фунта не найдется? Или сигаретки? — канючил мальчишка, протянув трясущуюся руку.
Джим полез в сумку за монеткой, а там ничего! Ни монет, ни банкнот, все осталось в куртке, которая была на нем вчера. Перерыл всю сумку, среди белья прощупывались мелкие целлофановые пакетики, коробочки для таблеток. «Только не старайся быть всех умнее, — наставлял Элберт, — все равно не получится. Деньги при себе, остальное в сумке, в случае чего сумку бросаешь». Так он и сделал, только куртка валяется в спальне. «Подарочек на прощанье, — мысленно издевался он над собой, — а ты чего хотел?» Мальчишка все еще стоял в ожидании, наклонив голову.
— Катись отсюда, — прошипел Джим, и тот послушался. Джим застегнул сумку.
Рядом остановились туристы, громко болтают, причем про него, он понял по взглядам — прямым, не исподтишка. Двое мужчин излагают, две женщины слушают, которая покрасивее, та водит мыском туфли по тротуару, скучает, но в сумочку вцепилась крепко, обеими руками. Как пловец с утеса, Джим оторвался от перил и широким шагом понесся прочь, мимо китайской забегаловки, ведь ни гроша даже на автобус. «Ну уж, напоследок закажу такси до вокзала, вот же они стоят, вот этот «Пис кебз» — решил он. Любезные водители тут же закивали, вежливые, приятные голоса, пожалуйста, вот визитка. Сегодня, да? Сегодня днем? Отлично, прекрасное время, только позвонить надо вот по этому номеру минут за десять. Откуда? А, от Леди Маргарет до Ливерпульского вокзала? Конечно, конечно. Один кивал, а двое других отвлеклись, пялились на другую сторону улицы, где старуха тащилась за своей собачкой, а еще шла девушка.
Вялая, белые ноги будто подгибаются, юбчонка короткая, шаркает сандалиями по земле. Он выругался и пересек улицу, лавируя между машинами, а те гудят, напирают, но девушка не обернулась, ползла дальше, лениво и сексуально, шаркая подошвами по тротуару, и так медленно, будто хотела облегчить ему задачу, бесстыдно предлагая себя, вон даже мусульмане это заметили через улицу. Он сначала отстал, потом прибавил шагу. Юбка облегала ее попку, ее бедра, зазывные и отталкивающие. Она не замечала Джима, не слышала ни дыхания, ни шагов, вся в своих мыслях, занятая только собой. «Довольная, — думал Джим, — довольная собой и беззаботным днем впереди». А вечером появится муж, за свои деньги заслуживший хотя бы ужин, хотя бы несколько ласковых слов. «Ты вообще спишь с ним? — вот что надо спросить. — Что он получает за свои денежки?»
Покачивала бедрами, — может, чует, что за ней мужчина? Вертела попкой, круглой и сексуальной, и вот они уже свернули на Лейтон-роуд, он в трех метрах позади, устремив взгляд на медового цвета волосы, на попку, на блузочку в сине-зеленую клетку, следовал за ней или гнал ее перед собой, готовя сюрприз. Да, рановато решил он рвать отсюда, без денег и не попрощавшись, но это поправимо. Джим протянул руку, позвал ее по имени, взял за руку, пока не обернулась, и вот ее лицо. Изумленное, детское. Приблизилась, будто собираясь с облегчением упасть в его объятия. Не смущаясь, подставила лицо, распахнутые глаза, чуть приоткрытый рот. Ему пришлось отвести взгляд в сторону. Невинно залепетала, что муж, мол, уехал, ее с собой, не взял, она попросила друга приехать, а друг не захотел, из — за другой женщины не захотел, — и все с таким выражением, будто ее надо утешать, уж на это она имеет право. Попыталась прильнуть к нему, он отклонился, держа ее за руку, крепко держа, на расстоянии, а потом потащил вперед.
«Как светло тут», — подумал Джим и прищурился, ослепленный, ведь очки тоже в куртке, вспомнил слова Дэмиана про яркий свет, скрывающий суть вещей. Чувствовал пальцами тепло ее руки. И тосковал по Мэй, немилосердно по ней тосковал.
37
После яркого уличного света на улице их глаза долго привыкали к полумраку квартиры. Она вдыхала затхлый, кисловатый воздух. Джим споткнулся, она его подхватила, почувствовала крепкое тело. И понесла:
— Нет, он точно потом позвонит и спросит, нельзя ли приехать, а я, честно говоря, и не знаю, захочется мне тогда или нет… — Голосом «со школьным ранцем за спиной», как говаривал Андраш, она несла и несла свое. — Ты бы видел фотографии, которые сделала Алекса, они лежали в письменном столе, а где их еще хранить? Я там голая, но самое глупое, что это не порно, наверное, у Алексы их целая коллекция, вот бы родителям моим подарить, представляешь, они сидят там в своей картонке из-под обуви — так я их дом называю, коробка из-под обуви, а обувь дорогая, не «Прада», конечно, но дорогая, солидная, — ну и вот: их реакция, если фото послать, чтобы вспомнили, как я выгляжу голышом! — И замолчала. Джим обернулся, запер дверь. — Джим? Ты недавно говорил, я на кого-то похожа, на кого?
Он стоял в полутьме перед ней, не такой высокий, как Якоб или Элистер, но крепче них, и тверже, и полон энергии гнева. Переставил сумку. Она наклонилась, тоже хотела взяться за ручку.
— Оставь, я только хотел убрать ее с дороги, чтобы ты не споткнулась.
Она внимательно смотрела ему в лицо, не понимая, что пытается разглядеть. Да, и Якоб будет звонить, не Андраш. А Джим хочет, чтобы она ушла, очень хочет.
— Джим, — заговорила она снова, — что ты хотел мне показать?
Она нервно теребила верхнюю пуговицу на блузке, и Джим, неправильно истолковав это движение, рассмеялся и чуточку раздвинул ноги. Справа, там где софа и стеклянный столик, что-то зашевелилось под одеялом, и высунулась головка, детская головка и тонкие ручонки, выпроставшие какую-то темную тряпку. Только тут, когда Сара встала перед ней в своей старой вязаной кофте, Изабель вдруг все поняла и быстро кинула взгляд на Джима, а тот стоял и выжидающе молчал. Сара слезла с софы, протянула ей куртку.
— Вот ваша куртка, — заявила Сара. — У меня ваша куртка, а вы мне отдайте Полли.
Изабель отступила на шаг:
— Чепуха какая, это не моя куртка, — и, почуяв усилившийся кисловатый запах, сделала рукой движение, будто собиралась отогнать девочку.
— А Полли… — Девочка от неожиданности запнулась. — Вы забрали Полли, а мне оставили куртку, разве не так? — Она обернулась к Джиму в надежде на помощь. Тот подошел ближе.
— Скажи ты ей, где ее дерьмовая кошка, и всё.
Она чувствовала исходящее от него тепло, жар его разгоряченного тела. А он, будто вспомнил что — то важное, рванулся к телевизору, на котором сверху лежал конверт.
— Вот оно что! — воскликнул Джим. — Об этом ты и говорила, фотографии!
Он неуверенно держал в руках конверт, будто тот может развалиться, разлететься на части. Сара отложила куртку, мельком взглянула на Джима. Джим вернул конверт на прежнее место, но его подхватила Сара и протянула Изабель: раз уж с курткой не получилось, вот что она может предложить.
— А ну-ка, брось! — Голос Джима сорвался. И он выхватил конверт, разорвал на куски, мелкие обрывки полетели на пол, обрывки цветных фотографий и белая бумага конверта. Тем временем в комнате стало светлее, ведь солнце стояло уже не так высоко.
— Но вы же сказали: она знает, где Полли.
— Ты заткнешься или нет? Сдохла твоя дерьмовая кошка, понятно? Сдохла, — повторил он, — из — за нее, потому что она терпеть не могла твою кошку, плевать ей на кошку!
И всем телом повернулся к Саре, картинно откинул голову. «Вот актер», — поморщилась Изабель. Но
