над скалами, так что все ноги камнями ободрал до крови. Открыл Султан глаза и видит — все блестит от золота, не найдешь ни черного, ни белого камня, ни земли, ни песка — сплошь вместо камней чистые самородки валяются! А кругом молодые девушки, стройные, как твоя Нафиса, в бархатных халатах и камзолах, расшитых золотом, красиво так расшитых цветами, птицами разными, и даже монисты сплошь из золотых монет. Смотрит Султан, аж глазам больно от блеска, а жена ему наказывает: «Ты здесь постой, я пойду мать навещу. Только смотри, без меня на золото не зарься, на девушек не заглядывайся, а то плохо будет» — и ушла. Вот и думает Султан: «Если взять один, совсем маленький кусочек, никто и не заметит.» Только наклонился, руку протянул, а духи как зашумят, как забегают — кто, мол, крадет наше золото? Отдернул Султан руку, побежал к девушкам, схватил за руку самую красивую и поцеловал. А та сразу побледнела и упала. Окружили ее духи, кричат: «В нее бес с земли вселился!» — подняли на руки и увели.
— Как же они его не растерзали? — испуганно спросил Хайретдин.
— Разве ты видел албасты, что мучил твоего сына? Так и они не видят тех, кто с земли. Только очень грамотный и сведущий человек может их увидеть, да и то если знает язык шайтанов. Ну и вот… Закололи они барана, принесли жертву и позвали своих мулл читать молитвы над девушкой. И пока те читали, семь потов, семь кож с Султана сошло. А как начал читать самый главный, одноглазый мулла, стал бедняга против воли к потолку подскакивать и о притолоку ударяться — наконец, упал и не помнил себя…
На другой день нашла его жена без памяти среди навоза и мусора. Унесла к себе, вылечила, посадила на спину и отвезла опять на хутор. Стали они жить дальше… — Курэзэ внезапно прервал рассказ и обратился к Хайретдину: — Твоя жена еще не трогала внутренностей телки?
— Нет, ты же не велел.
— Правильно. Смотри, чтобы к внутренностям не прикасалась ничья рука. — Курэзэ произнес молитву «бисмилла» и принялся неспеша пить чай. Чашка с трещиной, которую ему пода ли, была стянута металлическим ободком.
Из углов комнаты медленно надвигалась темнота. Тараканы, днем сидевшие в щелях, забегали теперь, шурша, по стенам и полу.
— А как же вылечился дед Давлеткужи-бабая? — стараясь не показать любопытства, спросил Хайретдин.
— Можно, если постараешься. — Курэзэ дожевал хлеб, почмокал губами и поставил чашку на поднос. — Мой дед как лечить знал, он и надоумил Султана. Я тоже знаю…
— И ты можешь сказать мне?
— Конечно. Султан перестал трогать жену. И словечка ей больше не сказал. Она с ним заговаривает, спрашивает: В чем дело?, плачет, а он молчит, будто воды в рот набрал. Тогда она слетала опять на родину и привезла ему золота. Много золота. А Султан и не смотрит на него, как будто это не золото, а простой камень. И по-прежнему до жены пальцем не дотрагивается. Рассердилась албасты и разбросала золото горстями, как раз по нашим местам. Вот как появилось у нас золото, вот почему оно нам беды приносит…
— А потом что с ней было?
— Никак не могла успокоиться, годами рыдала у Карматау. Слыхал, как там шумит река? Это голос албасты. Хотела было вернуться после этого домой, да свои не пустили ее обратно, разозлились, что взяла золото. Вот и поселилась она со своими детьми у нас в горах, чтобы стеречь сокровища и мстить людям за свою обиду. Каждому, кто руку к золоту протянет, ее мести не миновать, вот и сына твоего покалечила…
— Как сказка, — шепнула младшая, Зульфия.
— Тихо там! — прикрикнул Хайретдин. — Сколько вам говорить, что, когда разговаривают мужчины, ухо девушки должно быть накрыто платком, а рот замазан глиной?! Мать, — повернулся он к Фатхии, — ты бы отправила их куда-нибудь!
Нафиса вспыхнула. Весь день она не могла осмелиться попросить мать отпустить ее, а теперь все получалось само собой. Сердце ее часто заколотилось.
— Эсей, можно, мы с Зульфией сходим к Балхизе-инэй?
— Идите, только чтобы долго не ходили!
— Сегодня можно отпустить их и на большее время, — вмешался в разговор курэзэ. — Нехорошо девушкам следить за делами мужчин, аллах рассердится на них.
— Эсей, я не хочу к Балхизе-инэй, пусть Нафиса сама, без меня, — захныкала Зульфия.
Девочке очень хотелось посмотреть, что будет делать отец и курэзэ. Фатхия подтолкнула младшую дочь к дверям:
— Ай, как не стыдно быть такой любопытной? Разве ты не слышала, что сказал отец? Идите! — И добавила уже на пороге: — И ты, Зульфия, ни на шаг не отходи от сестры.
Дождавшись, когда дочери ушли, Хайретдин спросил:
— А человек по имени Давлеткужи-бабай жив еще? Где он?
— Может, жив, а может, нет. — Курэзэ громко отхлебнул из чашки и прищурился.
В казане что-то громко булькало. В доме вкусно пахло мясом. Фатхия подложила дров, огонь в очаге горел ровно и спокойно, языки его вылизывали дно казана, как корова новорожденного теленка.
Сложив ладони таким движением, будто хотел удержать свет, идущий от чувала, курэзэ опять помолился и поднялся с подушек. Пройдя несколько шагов, он склонился над большим медным тазом, в котором были сложены внутренности телки, опустился на колени, пошептал, взял кусочек кишки и, разорвав его на две части, приложил к лицу больного мальчика.
Гайзулла вздрогнул и застонал. Лицо его при свете огня было бледно и заострено, под глазами легли глубокие синие круги, губы запеклись. С тех пор как его принесли домой, мальчик ни разу не очнулся и лежал с закрытыми глазами, по временам вскрикивая и что-то бормоча.
Курэзэ повернулся к Хайретдину:
— А теперь иди и закопай внутренности на том месте, где Гайзулла нашел золото.
— Но я же не знаю места!
— Нужно отнести все это духу вместо золота, без этого мои молитвы не помогут ему. — Курэзэ посмотрел на мальчика. — Да, совсем плох, бедный… Жалко, что ты не знаешь места. Что ж, коли так, мне здесь делать больше нечего, я пошел. — И с обиженным видом курэзэ двинулся к дверям.
— Подожди, ишан-хазрэт, подожди! — закричал старик, забегая вперед. Он не знал религиозного сана курэзэ, но по тому, что рассказывал ему гость, решил назвать его самым высоким именем. — Клянусь аллахом, я не знаю этого места, пусть лопнет мой живот, если я вру! Выпью целую чашку крови, съем целую чашку соли, если я обманываю тебя! Истинная правда, ишан-хазрэт…
Курэзэ молча смотрел на старика.
— Не уходи, ишан-хазрэт, помоги сыну! Я тебе верю, как самому себе, хоть ты и недавно у нас в деревне! Валлахи-биллахи, я не знаю места! Вылечи моего мальчика, сделай что можешь, умоляю тебя! — Хайретдин чуть не плакал.
Курэзэ понял, что старик не лжет, но не изменил выражения лица. Молча надел галоши поверх мягких кожаных сапог, смахнул золу с шестка и с важным видом выложил из кармана горсть мелких камешков, отсчитал сорок один и начал гадать.
Тррр! — камешки рассыпались по шестку с сухим треском. Они падали и разбегались, как живые. Одни легли кучкой, другие напоминали фигуру человека. Курэзэ внимательно вглядывался в эти рисунки, качал головой, не глядя на старика. А Хайретдин закрыл глаза и молился про себя.
Тррр! — снова послышался сухой треск падающих камешков. Хайретдин открыл глаза. Теперь камешки легли иначе и были похожи на женщину с палкой и горбом…
Кончив гадать, курэзэ завернул камешки в тряпку и опять положил их в карман.
— А ты и на самом деле ничего не знал. Ну да ладно. Камни сказали мне, что Гайзулла нашел самородок недалеко от того места, где ты рубишь дранки.
— Валлахи-биллахи, нет бога кроме алла ха! — радостно вскричал Хайретдин. — Как ты прозорлив, ишан-хазрэт!
Он хотел сказать еще что-то, но курэзэ остановил его кивком головы.
— Знаю, знаю, что ты хочешь сказать. Я говорю, камни и без тебя все мне рассказали. Молчи. Даже
