спать не могла.
«Затемнение сознания», — повторил, отъезжая, Волберт. — «И еще во вкладыше часто можно прочесть, что прием алкоголя усиливает действие медикамента. Вы тогда выпили. Сколько?»
«Достаточно», — сказала я, — «чтобы быть не в состоянии вести машину. Но и на трезвую голову и при ясном сознании, мне бы не пришла идея последовать за моим братом в автомобиле, в котором каждую минуту мог заглохнуть мотор».
«Ну, да», — полагал он. Его лицо я не могла видеть, поскольку, на этот раз, сидела прямо позади него. Но я была уверена, что он снова улыбался. «В исключительной ситуации не всегда мыслишь рационально. Видите ли, фрау Бонгартц, я не хочу Вас обманывать. Если бы мы с этим масляным пятном предстали перед судом, разразился бы громкий хохот. Это открытая стоянка. Ни один человек не может сказать, сколько машин стояло на этом месте в последние дни. При этом много их быть не могло. В большинстве своем, люди ленятся далеко ходить. Каждый старается подъехать как можно ближе к заправке. Так что, я думаю тот, кто ищет себе такое укромное место, не хочет иметь свидетелей. Никто не видел, как Ваш брат приехал на это место, никто не видел, что Ваша машина была припаркована рядом. Но это очень большое масляное пятно и это должно быть очень большим совпадением, что это пятно оставлено просто каким-нибудь неизвестным автомобилем. В очень большие совпадения я не верю. Я хотел, чтобы Вы посмотрели место, потому что надеялся этим освежить Вашу память».
Он говорил спокойно и по существу, уже не так по-отцовски благосклонно, как раньше. «То, что Вы последовали за своим братом, не означает автоматически, что Вы его застрелили. Точно так же Вы могли за ним поехать, чтобы что-нибудь предотвратить. Так, примерно, это могло произойти».
Я была не в состоянии следить за его речью. Я даже почти не обращала внимания на грузовые автомобили, которые он обгонял один за другим. Они проносились мимо, как призраки, не имеющие очертаний. Перед моими глазами рябило только это переливающееся пятно.
Волберт придумал великолепную теорию и равнодушно раскладывал передо мной свои умозаключения. По его мнению, Роберт забрал меня от Сержа Хойзера и по пути домой объяснил, что он должен еще что-то уладить этой ночью. Я была не согласна с его планами. Это привело к бурной дискуссии в зале, от чего проснулась Изабель. Роберт, несмотря на мои протесты, снова покинул дом. И мне было за него страшно. Как могла я тогда оставаться в своем Ателье и лечь спать?
Когда я подошла к своему гаражу, Роберт уже несколько минут, как уехал, и у него была более скоростная машина. Прежде, чем ехать, я должна была еще долить масло. Все-таки он мне объяснил, что мой автомобиль был вполне еще способен ехать, с соответствующим количеством моторного масла.
А Роберт купил в четверг два литра масла. Они нашли у него кассовый чек, с одной автозаправочной станции.
«Так что, Ваш автомобиль был бы вполне способен к езде», — констатировал он. — «Но это могло бы занять у Вас несколько минут, чтобы подготовить машину. С вашим увечьем Вы не особенно проворны».
Это было подло и гнусно, и он это тоже понимал. Возможно, он надеялся расшевелить меня таким образом. Он промычал что-то, похожее на извинение и рассказывал дальше о том, что, по его мнению, могло тогда произойти.
Когда я, наконец, достигла стоянки, Роберт был уже мертв. А я была в ужасном состоянии. Помочь, я ему уже не могла. Некоторое время я оставалась с ним. Возможно, я хотела ему еще что-то сказать, подержать его за руку, или забрать что-нибудь, что он имел при себе. Потом я поехала обратно.
«У Вас нет ощущения, что все могло именно так и произойти?», — спросил он.
Это звучало почти так, будто он хотел построить для меня этот знаменитый золотой мост.[5] Только я не думала ни ногой ступать на его архитектурное сооружение.
«Нет», — сказала я лаконично и решительно. — «У меня нет ни ощущения, ни чего-либо еще. Когда мой брат привез меня домой, я была уже не в состоянии чем-нибудь другим заниматься, как только спать. Если Вы мне не верите, спросите моего врача. Чисто теоретически, он же должен был это видеть».
На намек об алиби Изабель, Волберт не поддался. Он только мимолетно кивнул. «Это была тоже только гипотеза», — считал он. Тут ему еще кое-что пришло на ум. «Существует ли, собственно, завещание?»
Естественно, оно существовало. Но составил его не Роберт, а отец. И он распорядился таким образом, чтобы имущество оставалось в семье, и исключительно там. Все это звучало очень сложно. Отец придумал некоторые трюки и хитрости, чтобы предотвратить, что после его смерти, смогут обогатиться чужие, неважно каким способом.
Когда отец умер, он оставил земельное владение в Испании, которое было записано на Лучию, земельный участок здесь, который в равных частях унаследовали мы с Робертом, и еще пачку бумаг и других капиталовложений, которые тогда приносили годовой доход, круглым счетом в пол миллиона.
Лучии остался ее дом и дополнительно ежегодная рента. А большую часть от того, что оставалось, должны были мы с Робертом сначала заработать. В начале мы получили только ренту в свое распоряжение, но и ее, тоже, в ограниченных размерах. Мы могли брать ежемесячно на свои нужды, некоторую сумму, которая была щедрой, но далеко не чрезмерно.
Я еще хорошо помню, что Роберт мечтал тогда о «феррари», который он не мог себе позволить. Большую часть того, что оставалось от полумиллиона, мы должны были вкладывать и не могли растрачивать на покупки. Отец проявил, под конец, еще и известное чувство юмора, назначив «стража», который должен был наблюдать за нашими финансовыми сделками — доброго Олафа.
В качестве стимула для нас с Робертом, отец придумал, своего рода, систему бонусов. Чем больше мы получали процентной прибыли, тем большей была та часть состояния, которую мы могли контролировать, то есть, которую мы могли пускать в оборот. Для других сделок, кроме сделок с недвижимостью или покупки акций, мы не могли затрагивать основной капитал. И ни пфеннинга оттуда мы не могли ни подарить, ни оставить в наследство.
Мы, а по большей части Роберт один, достигли с годами того, что мы могли контролировать состояние полностью. Он сначала удвоил доход, а потом увеличил его в четыре раза. Благодаря этому и та часть, которую мы могли изымать на свои нужды, сначала также удвоилась, а потом увеличилась в четыре раза. Роберт давно уже мог два «феррари» себе позволить или кому-нибудь их передарить. Только оставить эту сумму в наследство мы не могли точно так, как наемный работник не может завещать свою заработную плату.
Так что, для Роберта было просто излишним, составлять собственное завещание. Если бы у него были дети, то они бы стояли наравне с нами обоими. Но детей не было, а предполагаемые супруги, в случае развода, уходили с пустыми руками. В случае смерти партнера, им бы полагалась некоторая сумма, соответствующая количеству прожитых в супружестве, лет. За первые два года вообще ничего не полагалось.
Когда я объяснила это Волберту, меня снова кинуло в жар. Мне стало ясно, как на это должна смотреть полиция. Я еще живо помнила тот разговор с Робертом, когда он открыл мне, что хочет жениться на Изабель — тогда, когда я еще пыталась осторожно это предотвратить. «Она же это только из-за твоих денег, разве ты не понимаешь? Расскажи ей об отцовском завещании и ты сразу определишь, насколько велика ее любовь».
«Он рассказал ей об этом?», — спросил Волберт сразу по существу.
Этого я не знала. Но она, вероятно, узнала об этом, когда подписывала брачный контракт. Это было за неделю до свадьбы. А на следующий день Роберт заключил страховку в ее пользу. Я знала об этом, потому, что в случае развода или смерти Изабель, страховка бы перешла в мою пользу. И это была капля в море, в сравнении с тем, что я выигрывала после смерти Роберта.
Но я же ничего не выиграла! Я потеряла больше, чем могла бы когда-нибудь и кому-нибудь это объяснить. Разве интересовали меня деньги? Деньги здесь всегда были и намного больше, чем я могла потратить. То что теперь они принадлежали мне одной, было для меня только обременительным. Теперь это я должна была заботиться об увеличении состояния и о том, чтобы когда-нибудь появился кто-то, кто смог бы им распоряжаться. Я могла бы живо представить себе реакцию Сержа, если б я потребовала: «Сделай мне ребенка, иначе после меня никого не останется».
