Маленьким утешением для меня является то, что страховая компания Роберта уклонилась от выплаты денег, и Олаф нанял адвоката, представляющего мои интересы. Притязать на мое состояние, Изабель не имеет никаких прав. Она не сможет предъявить никаких претензий и тогда, когда родит своего ребенка. Она действительно беременна, но не от Роберта, естественно, нет.
И доказать это не составит труда. Олаф хочет об этом позаботиться, когда до дела дойдет. Он очень старается мне помочь, во всех отношениях. Он непременно хочет также, освободить меня из предварительного заключения. Полдюжины специалистов, лучший защитник в уголовных делах, пара корифеев от психологии. Пиль, конечно, его тоже поддерживает. Наш гном ни за что не хочет сдаваться. Но кто бы просто бездейственно смотрел, когда уводят из-под носа лучший источник доходов? И это еще и во имя справедливости!
Но убийство остается убийством. И я показала перед следствием, что это было запланированным убийством. Почти сразу, как только он поселился в нашем доме, до меня дошло, что он вовсе не был парализованным. Уже в первую неделю я пролила, нечаянно, ему на ноги горячий кофе. Он тогда закричал от боли, и я насторожилась. И потом, как-то, я за ними следила и услышала, как Изабель назвала его Хорстом.
Волберт мне не поверил. Он считал, что я выстрелила, подчиняясь рефлексу.
Только не я! Я не собираюсь прятаться за «рефлексы». Я застрелила мужчину, который лишил меня смысла моей жизни — моего брата. И я хотела его застрелить. Я хотела этого, когда поднималась по лестнице. Я и раньше хотела это сделать. И если бы меня не подвело мое здоровье, то я бы это уже давно сделала. Пусть — ка они мне сначала обратное докажут!
Как мое показание повлияет на процесс, это мы скоро увидим. Во всяком случае, я сама буду решать свое будущее. Я! И никто другой.
Я опасалась только, что Пиль придумает какой-нибудь трюк. Он допущен к суду, в качестве эксперта и Олаф настаивает на том, чтобы я с ним поговорила.
Олаф снова мечтает — уже не о свадебном путешествии в США, а только о широких полномочиях. Возможно все-таки, что в каждом мужчине прячется натура игрока. И это очень захватывающая игра — наблюдать за биржевыми курсами и жонглировать, при этом, парой миллионов. Роберт всегда находил это очень увлекательным.
Когда он тогда, после нашего несчастного случая, впервые мне это объяснил, то сказал: „Это как большая рулетка, Миа, только много надежнее».
И тогда я тоже начала получать от этого удовольствие. Я так многому научилась от Роберта, что почти верю — сейчас я могла бы и одна со всем справиться. Сначала я бы выкупила вторую половину «Сезанна» и поговорила бы с Сержем о том, что я еще не настолько стара, чтобы не родить ребенка. Возможно, мы с ним смогли бы это организовать. Я не мелочна. Мне бы не сильно мешало, если бы у него, то и дело, появлялась на стороне еще какая-нибудь девчонка.
Потом я бы избавилась от пары акций. В руководстве одной компании произошли кое-какие изменения, и новый шеф не внушает мне особенного доверия. Я только вчера прочла о нем статью в экономическом журнале — Олаф снабжал меня подобной литературой.
Олаф сказал, что он все для меня сделает. Для меня, моего здоровья и моей свободы. Но, в конце концов, для чего мне моя свобода? Она была важна для меня, пока я могла разделять ее с Робертом. И сейчас, когда она не имеет уже для меня никакого значения, я не собираюсь ставить ее в зависимость от какого-то дилетанта, который годами выворачивал мою душу наизнанку. Который все, что там находил, хотел непременно втиснуть в свои шаблоны.
Я думаю, что буду придерживаться своих показаний. Я выстрелила не рефлекторно и не в качестве самообороны. Я выстрелила, чтобы не оставлять Изабель того, чего сама лишилась — мужчину, который был всем. И если она его действительно так сильно любила, как рассказывал мне тогда детектив, то она будет страдать. И не пару недель, а до конца жизни, как я надеюсь.
Я тоже страдаю. Особенно по ночам, когда все так тихо, когда я не могу успокоиться и часто думаю, что лучше бы я умерла. Если уж на то пошло, то маленький кольт я ведь для себя покупала.
В течение дня я чувствую себя совсем неплохо. Здесь в тюрьме царят определенные дисциплина, соразмерность и порядок. Никто не делает намеков на мою внешность или мою руку. Никто меня не спрашивает, почему, в конце концов, я не сделаю себе операцию. Никто не говорит: «Сейчас, когда Роберт умер, эти шрамы потеряли всякий смысл».
Пластическая хирургия! Большое спасибо! Мои шрамы и являются, как раз, результатом пластической хирургии. Шесть раз, в общей сложности, я позволяла им, со своими ножами, орудовать над моим лицом — в первые месяцы, сразу после несчастного случая, когда я еще лежала в клинике. Я же хотела, по крайней мере, получить обратно мое лицо.
Я хотела этого вовсе не для себя, а только для Роберта, чтобы избавить его от чувства вины, всякий раз, когда он на меня смотрит. Возможно, еще и для Олафа, ведь я же и его тогда немножко любила. Каждый раз хирурги обещали мне сотворить чудо. И каждый раз я выглядела потом еще хуже.
Роберт был единственным мужчиной, который мог на меня смотреть и не отводить взгляда, как делал это поначалу волбертовский ученик. Ну да, Серж тоже с этим справлялся, но ему я должна была за это приплачивать. Иногда я думаю о нем, о его сходстве с Робертом. О том, что Пиль еще совсем недавно сказал по этому поводу — что Серж был для меня только заменой, иллюзией, двойником Роберта и воплощал этим мою заветную мечту. Кто знает, возможно, это было бы хорошо — иметь от него ребенка. Возможно когда-нибудь, он стал бы походить на Роберта. Ах, я не знаю…
Примечания
1
Лёд (нем.)
2
Помутнение рассудка, разума (анг.)
3
Рождество, семейный праздник, называют иногда «Праздником любви» — прим. переводчика.
4
Animierdame — женщина, развлекающая гостей и побуждающая их к увеличению расходов — прим. переводчика.
