Следом за новобрачными гости оказались в просторном, стилизованном под восточный духан зале: каменный мангал, закопченные балки потолка, длинные, чисто выскобленное дубовые столы. А на них — кулинарная фантасмагория, батареи бутылок, пестрый калейдоскоп аппетитных, радующих глаз и вызывающих слюнотечение закусок. Остро пахло дымком, свежезажаренными шашлыками, ку-патами, чесноком и маринованной черемшой. С витражных окон в зал смотрели деятели от революции, все бородатые, чуточку усталые, суровые, но справедливые, их мелко трясло от громовых раскатов ламбады.
— Ого-го. — Сразу оживившись, гости уселись за столы, откупорили, налили, Кефирыч, взваливший на себя бремя тамады, выдал тост — и началось, пошло-поехало. Крики «Горько!», подарки, поздравления, коньяк, свиная бастурма, половецкие пляски, пение сольное и хоровое, под японский аппарат «караоке». Разгоряченные спецназовцы устроили турнир по рестлингу, гимнастике и панкратиону — благо спортивный зал был под боком, — играли в регби, дрессировали Филю и Степашку — шум, гам, лай повисли над «Вечным безмолвием». В самый разгар веселья, когда Кефирыч плясал с Пиновской, Дубининым и супругой лихую летку-енку, а молодые кружились в истомном аргентинском танго, Плещеев подошел к Тормозу и, легонько взяв его за локоть, отвел в сторонку.
— Ну что, Прохоров, вы хорошо подумали над нашим предложением? — Он добродушно улыбался, но в голосе его слышался металл.
— Подумал, товарищ Плещеев, две ночи не спал, — честно признался Тормоз и осторожно высвободил руку. — Спасибо за доверие, только боюсь, не оправдаю. Нервная конституция жидковата. Да и оклады ваши тоже.
Нужна ему эта служба в охранке! Стоит послезавтра выиграть бой — и пару месяцев можно жить безбедно.
— Вы не торопитесь с ответом, подумайте все-таки. — Шеф «Эгиды» улыбнулся еще шире, настойчиво заглянул в глаза. — Смотрите, возможность роста, спецпаек, выслуга лет, льготы. Опять-таки, проезд бесплатный…
— До Колымы в столыпинском вагоне. — Прохоров решил, что настало время сменить тему. Он резко обнял вербовщика за плечи и развернул на сто восемьдесят градусов. — Смотрите, товарищ Плещеев, торт выносят, ой, бля, не успеем…
Действительно, на колесном столике вкатили свадебный торт, огромный, в три яруса, ярко выраженной фаллической формы, с витиеватой малиновой надписью «Совет да любовь».
— Ну как знаете, Прохоров, очень надеюсь, что все это останется между нами. — Плещеев поскучнел, отвернулся и отправился вручать молодым подарок от руководства ФСБ — двухнедельную путевку-люкс по фьордам Норвегии, — ничего другого под рукой не оказалось.
Съели торт, выпили пару-тройку ведерных самоваров, снова пустились в пляс.
— Серега, а давай-ка мы станцуем. — Женя, неожиданно ставшая буйной, потянула Тормоза из-за стола, но тут же передумала и, плюхнувшись на скамью, принялась яростно дирижировать вилкой для сластей. — Я задыхаюсь от нежности, от твоей-своей свежести, я помню все твои трещинки, а-а, щенки, щенки! Эй, Викуленция, мать твою, бери гитару, петь будем!
От нее густо пахло духами, бастурмой, коньяком и крупными неприятностями, пора было немедленно заканчивать веселье.
— Все, все, Жека, поехали до хаты, баиньки пора. — Ловко увернувшись от вилки, Прохоров вывел Корнецкую на воздух, посадил в машину, пристегнул ремнем. — Спи, моя радость, усни.
Прощаться он не стал, включил зажигание, дал мотору погреться и уехал с концами, по-английски. Собственно, всем было не до него — разгуляево достигло апогея, пели под «караоке» «Нинка, как картинка, с фраером гребет»…
— Поднимите капот, откройте багажник. — Прапорщик на КПП долго изучал документы, сличал номера, сверялся с записями в регистрационной книге, в конце концов нехотя поднял шлагбаум. — Запомните, на бетонке действует ограничение скорости десять километров в час.
— Сейчас тебе. — Тормоз с наслаждением врезал по газам, выкатился на шоссе и, обгоняя длинномерные фуры, шмелем полетел по направлению к Питеру. Настроение у него было так себе. Он устал от ненужной суеты, шумного веселья, нарочитой праздности, хотя, чего душой кривить, шашлык удался, и тортик тоже был неплох. Корнецкая, угомонившись, тихонько клевала носом, помада на ее губах размазалась, свет встречных фар дробился в брюликах серег.
«Эх, Жека, Жека, стареешь, толерантность падает, — Серега усмехнулся, взглянув на указатель, взял курс на Парголово, — видать, и климакс не за горами».
Странное дело, он как будто долго страдал какой-то непонятной хворью, от которой захватывает дух, бешено колотится сердце и розовая пелена застилает глаза. Зато теперь кризис миновал, и он без опаски может смотреть на Женино лицо, на эти кудри цвета лисьего хвоста, на соблазнительную грудь под легкой блузкой. Уже не страшно, у него иммунитет.
Было далеко за полночь, когда Серега добрался до Парголовского озера и зарулил к железным, наподобие тюремных, воротам. Корнецкая жила теперь во дворце Ингусика, согласно завещанию хоромы эти достались ей напополам с Верком, бывшей прислугой, непонятно уж за какие заслуги. Аналогичная судьба постигла и пятисотый «мерседес», который недавно был продан, а деньги соответственно поделены между равноправными владелицами. К слову сказать, имущественный вопрос они решали мирно, по согласию, и вообще жили дружно, на взгляд Сереги даже слишком.
«Где он там? — Вытащив пульт из Жениной сумки, Прохоров дистанционно открыл ворота, заехал на мощенный плитками двор, вылез, потянулся. — Кому не спится в ночь глухую»…
На половине Верка горел свет, сквозь полуопущенные жалюзи метались всполохи работающего телевизора, из приоткрытого окна доносилась какая-то дурацкая попса, смех, улюлюканье.
— Ну все, любимая, приехали, вылезай. — Отстегнув Женю от кресла, Прохоров выволок ее из машины, легко поднял на крыльцо, бережно поставил и нажал кнопку звонка. — Давай, на горшок и спать.
Корнецкая, не открывая глаз, кивала, обеими руками уцепив Прохорова за локоть, сильно раскачивалась, словно молодая поросль на ветру.
— Господи, какие же мы сладкие! — Дверь открыла сама Верок, веселая, раскрасневшаяся, в небрежно накинутом халатике. — Сереженька, ай-яй-яй, зачем же ты так накачал бедную девушку? Ну-ка, давай ее сюда, на диванчик, пусть поспит, не тащить же через весь дом.
