разницу между советской Россией и всей остальной (хотя сами же в то время не признавали большевиков законным правительством России).
Единственное, что Россия получила от мирной конференции, – это право на возмещение причиненного войной ущерба со стороны Германии и ее союзников. Германия также передала союзникам 300 миллионов золотых рублей, полученные от Советской России в счет контрибуции по Брестскому миру, условия которого после победы союзников были аннулированы.
Самих же представителей России на мирной конференции не было… Лишь на одно из ее заседаний (уже на заключительном этапе), специально посвященное рассмотрению вопроса о России, были приглашены ее представители С.Д. Сазонов и В.А. Маклаков, но скорее в качестве экспертов, а не равноправных участников. По этому поводу красноярская газета «Свободная Сибирь» писала: «За всеми громкими и красивыми фразами о мире для всего мира, о праве народов на самоопределение… скрывается старая знакомая мораль Германии: сила есть право и превыше всего. Мы убеждены, что Россия все-таки возродится единая, свободная и сильная без помощи союзников, хотя более медленным и тяжким путем».[106] «Своих большевиков мы разобьем сами», – вторила ей томская «Сибирская жизнь».[107] Увы, история дала отрицательный ответ на эти упования…
Недоумевали порой и сами иностранцы. Влиятельная парижская газета «Фигаро» писала, что отсутствие представителей России на мирной конференции есть «странное явление», чреватое последствиями, в которых история еще потребует отчета от современного поколения политиков.[108]
Между тем такое приглашение не могло быть сделано без юридического признания союзниками правительства Колчака в качестве правительства России, поскольку без этого было невозможно подписание никаких международных договоров. А это признание, как мы увидим ниже, по разным причинам затягивалось. А поскольку Россия более трех лет была одной из главных воюющих держав, понесшей огромные потери в войне, и в целом внесла огромный вклад в общую союзническую победу, это болезненно уязвляло национальное самолюбие.
В результате конференция вынесла решение: отложить рассмотрение вопроса о России, ее международном статусе и границах до окончания в ней Гражданской войны, когда на всей ее внутренней территории будет установлено единое правительство, после чего созвать специальную международную конференцию по всем связанным с ней вопросам.
Но обиды на союзников были всего лишь эмоциями. Наиболее трезвые политики в стане белых прекрасно понимали, что в международной политике нет места сантиментам и, выражаясь словами Ильфа и Петрова, «спасение утопающих – дело рук самих утопающих», а на союзников можно рассчитывать лишь «постольку, поскольку». А Россия после Брестского мира, в обстановке временного распада империи и к тому же раздираемая гражданской войной, находилась, увы, в незавидном положении.
К тому же некоторые западные лидеры вообще считали, что возрождение единой и мощной России совсем не в интересах Запада. Так, британский премьер Дэвид Ллойд-Джордж в одной из своих речей в парламенте прямо напомнил слова одного из своих известных предшественников, лорда Биконсфильда, видевшего в расширении Российской империи непосредственную угрозу могуществу Великобритании. Уже тогда многие западные деятели, отказываясь от мысли об уничтожении большевизма вооруженной силой, вынашивали идею окружения Советской России «санитарным кордоном» буферных пограничных государств, включая ее национальные окраины. Фактически это означало бы распад Российской империи (что и произошло более 70 лет спустя). Против такой линии резко выступала вся белая и либеральная печать в России и за границей, защищавшая великодержавные интересы России. Даже социалистическая иркутская газета «Наше дело» писала об идее «буферного кордона», что «такое решение было бы гибельно для нас».
На самом деле в то время такая позиция части западных лидеров исходила из недооценки опасности возрождения милитаристской Германии, единственным противовесом которой на востоке могла быть Россия. На это указывал в своем интервью французской прессе все тот же министр иностранных дел С.Д. Сазонов.[109] Опытный дипломат отмечал, что союзники сами должны быть заинтересованы в сохранении единой и сильной России как сдерживающей силы против Германии, тем более что ослабленная и расчлененная Россия вполне может подпасть под влияние Германии.
Особую опасность это представляло для Франции, которой Германия угрожала своим непосредственным соседством. Сознавая это, вся правая французская пресса, от «Матэн» до «Фигаро», преодолевая распространившуюся во французском обществе антипатию к русским, ратовала не только за помощь белым, но и против планов расчленения России, даже за сохранение ее суверенитета над Финляндией и Прибалтикой, дабы сохранить сильного потенциального союзника. Из органов британской печати на таких же позициях твердо стояла «Таймс» – рупор консервативной партии и военного министерства У. Черчилля.
История вполне оправдала эту точку зрения. Европа еще далеко не была единой, в отличие от Европы сегодняшней. И Вторая мировая война, принесшая ей неисчислимые бедствия, наглядно показала слепоту тех западных политиков, которые в страхе перед Россией, пусть даже большевистской, позволили возродиться хищному и агрессивному германскому милитаризму, причем в худшей его форме.
Двойственность поведения союзников просматривалась постоянно. С одной стороны, они вроде бы приветствовали патриотизм белых и идею «великой России». Министр иностранных дел Франции Пишон заявил в палате депутатов 17 июля 1919 года: «Союзники хотят восстановления великой сильной России, которая могла бы служить предохранительным жалом против восточной политики Германии».[110] Они не признали едва вылупившихся из имперского гнезда государств Закавказья и петлюровской «самостийной Украйны».
В то же время, в летние месяцы 1919 года, последовали заявления лидеров ведущих западных держав о признании независимости Финляндии и государств Прибалтики (пока что де-факто, не скрепленные договорами де-юре). Сделанные без участия России, они вызвали возмущенные протесты русских белых и либеральных партий, прессы и политических деятелей. Либеральная печать задавала вопросы: почему западные державы, с такой легкостью признающие независимость чужих территорий без согласия их хозяев, не признают независимость собственных колоний: например, почему англичане не дадут ее народам Индии или Ирландии, которые давно борются за нее? И потом, разве «прибалтийские губернии», а не вся Россия были их союзником в войне – Россия, спасшая Париж в 1914 году и более 3 лет оттягивавшая почти половину всех сил Германии и ее союзников на свой фронт? Где же если не благодарность, то хотя бы элементарный такт? Обращалось внимание и на неисполнение союзниками своего обязательства перед Россией о передаче ей после победы над Германией черноморских проливов и Константинополя, хотя их и передавать-то было некому, пока в России шла Гражданская война. Тем не менее Русское политическое совещание в Париже во главе с князем Г.Е. Львовым в октябре 1919 года заявило Верховному совету Антанты свой протест по поводу обсуждения судьбы бывшей Оттоманской империи без участия России.
Ясно, что в политике Запада уже тогда отчетливо проявлялась пресловутая мораль двойных стандартов, о которой и сегодня немало говорит наш президент В. Путин, и демократическими заявлениями порой прикрывалось фарисейское лицемерие. Не случайно после этих событий отношение к союзникам явно ухудшилось даже среди традиционно прозападно настроенных кадетов.
Отмечая непоследовательность и эгоизм в заявлениях и действиях союзников, наиболее трезвые политики призывали власть относиться к ним соответственно. Влиятельная екатеринбургская газета «Отечественные ведомости» писала, что моральные обязательства возможны только по отношению к тем союзникам, кто окажет реальную и эффективную помощь. К остальным же следует относиться лишь постольку, поскольку это диктуется национальными интересами России.
Отлично понимая это, Колчак на встрече с представителями общественности в Перми в феврале 1919 года заявил: «Несмотря на все великие принципы, провозглашенные на мирной конференции, во всех международных отношениях царствует право силы. Мы должны снова стать сильными во всех отношениях».[111] Позднее он писал жене: «Победителя не судят, а уважают и боятся, побежденному – горе! Вот сущность всех политических отношений, как внешних, так и внутренних».[112]
