Безжизненно-тусклые фонари едва освещали улицы; приказчик в папиросной лавке закрывал ставни; навстречу мне попалось двое-трое прохожих с зонтиками. Но все это словно меня не касалось. Л вдруг ощутил себя совершенно чужим в этом большом городе, и мне стало еще тяжелее, а огонь в душе жег все сильнее и сильнее. Я даже не ощущал дождя, который не ослабевал. Я шел по краю мостовой, едва волоча отяжелевшие, в облепленных грязью ботинках ноги, как вдруг услышал резкий сигнал несшегося на большой скорости автомобиля и отскочил в сторону. Меня обдало грязью, и вслед за тем я услышал звонкий смех.
«Насколько люди безразличны друг к другу!» – усмехнулся я с грустью, В то время как мысли, одна страшней другой, терзают мне мозг, другие весело смелются. Никому нет дела до моих страданий. Одиночество угнетало меня, вселяло в сердце невыразимую тоску. Пальцы рук, засунутых в карманы пальто, с хрустом сжались в кулаки. Пусть дождь льет сильнее и сильнее, пока потоп не поглотит меня и все окружающее!
Но дождь стал затихать. Стиснув зубы, охваченный отчаянием, я шел вперед. Я больше не видел холодных улиц, мне было все равно, куда идти. Вот еще переулок. Свернул в него и очутился у дома номер три. Я стоял у ворот со смешанным чувством страха и нерешительности: войти или не войти.
Я не хотел приходить сюда, боясь увидеть печальное лицо друга, услышать кашель несчастной женщины; я не смел протянуть руку и постучать, но ноги, как нарочно, снова привели меня сюда.
Я взглянул наверх: окно не светилось и было плотно закрыто, как и то, другое, которое я только что видел. Очевидно, женщина спит! Я многое бы дал, чтобы знать, что ей снится. Несомненно, веселая, жизнерадостная Хуа. Мысли мои обратились к матери Хуа. У нее было доброе лицо. Хуа показывала мне ее фотокарточку. Глазами и линией рта Хуа напоминала мать. Мной вдруг овладело желание увидеть мать Хуа, настолько сильное, что я не мог его преодолеть. Но ее сухой кашель терзал мне сердце, и я понял, что не смогу войти. Вздохнул и пошел дальше.
Домой я возвращался быстро, словно за мной гнались. Ни разу не остановился, не оглянулся и пришел, шатаясь от усталости.
2
На улице пасмурно и холодно. Хмурое небо лишает последней надежды. Я не нахожу себе места, не могу ни лежать, ни сидеть, хожу по комнате и курю сигарету за сигаретой, пока не закружится голова.
Вчера никто ко мне не приходил, и я ничего не знаю. Мучаюсь мыслями о Хуа. Ждал, что друзья хоть что-нибудь сообщат, но никто так и не постучал в мою дверь. Я вышел, побродил немного у дома Хуа и уныло поплелся домой. Всю ночь мне снилась Хуа, ее лицо, тоненькая фигурка.
Но, проснувшись, я уже не мог увидеть ее так же отчетливо.
Я снова стал шагать по комнате, но вскоре устал и сед к столу. Полистал какую-то книгу, прочел вслух несколько фраз, не вникая в смысл прочитанного.
Тихонько скрипнула дверь. Я поднял голову. Хуа тенью скользнула в комнату и, как обычно, слегка улыбнулась.
– Хуа! – крикнул я с радостным испугом, вскочив с места.
Но дверь была по-прежнему заперта. Нет, Хуа не придет!
Я порылся в ящиках стола, в книжном шкафу, надеясь найти хоть что-нибудь, напоминающее о девушке. Перерыл все, но так ничего ж не нашел. Ни бумаг, ни писем. Правда, в моем дневнике было немало записей о Хуа, и, листая его, я словно видел перед собой девушку; часто говорил ей, смеясь, что она живет в моем дневнике. Но теперь и дневник был уничтожен. Как же восстановить в памяти ее облик?
В одной из старых книг я совершенно неожиданно обнаружил поблекшую от времени фотографию. На ней были Хуа, я и еще двое товарищей. Обычно такой группой мы не фотографировались, но в тот раз – не знаю почему – снялись в парке. Это было два года назад, когда Хуа еще носила косички.
Я долго смотрел на фотографию, пытаясь вспомнить то счастливое время, но на выцветшей фотографии Хуа трудно было узнать. Я с грустью держал в руках эту единственную фотографию, зная, что и ее придется уничтожить.
С трудом дождался я вечера, когда пришел Юй. За те два дня, что мы не видались, у него прибавилась прядь седых волос.
– Какие новости? – спросил я, замирая от страха.
– Боюсь, что все кончено, – с болью в голосе ответил он и устало прилег на кровать.
Я ждал такого ответа и не стал больше спрашивать, лишь ходил по комнате и курил.
– Хуан! – позвал меня Юй, поднявшись с кровати. – Надежды, видимо, нет, – сказал он. – Они отрицают, что Хуа была у них; говорят, будто о такой не слыхали. Значит, ее нет в живых. Ты был прав.
Полные отчаяния, воспаленные глаза друга были устремлены на меня. Казалось, он сейчас разрыдается. Но он сдержал слезы, только лицо его исказилось от боли.
Юй подтвердил предположение, высказанное мной в тот вечер, но сейчас мне стало страшно.
– А что будет с матерью Хуа? – спросил я.
– Вернется домой, – ответил Юй упавшим голосом.
– Домой? Не дождавшись дочери?
– Как раз об этом я и хотел с тобой поговорить. – Он подошел к столу и сел. – Я обо всем ей рассказал, не мог больше выдержать. Вчера вечером вернулся поздно, в ее комнате было темно, и я подумал, что она спит. Но не успел войти к себе, как она окликнула меня и робко вошла. Волосы ее были растрепаны, она едва держалась на ногах от усталости. Сказала, что вот уж несколько ночей не спит, чувствует, что с дочерью случилась беда. Умоляла сказать правду. О многом она сама догадалась. Я пытался скрыть от нее правду, тогда она заплакала. Ты же знаешь, Хуан, я вырос у нее на руках, она вынянчила меня.
Она терзалась и умоляла лишь об одном – сказать ей все, как есть. Мог ли я не внять ее мольбам? Помню, Хуа приехала поступать в институт, и тетя наказала мне хорошенько заботиться о дочери, не давать ер в обиду и всегда горячо меня благодарила, когда я приезжал домой. А теперь… Подумай, Хуан,
