Под этой тирадой кто-то написал красной ручкой: «Пожалуйста, не делайте так больше. Эми расстраивается, когда в очередной раз не может прочитать свои новости классу. Не могли бы вы позволить Эми самой писать свои новости, как делают все остальные дети, а не диктовать ей свои слова? Спасибо».
– Может, объясните, что это? – спросил Ник Торнинг.
– Школьная тетрадь какой-то девочки, – сказала Эстер.
Сэму захотелось ее стукнуть. Он посмотрел на следующую, и последнюю, запись. В отличие от двух предыдущих, в ней было несколько орфографических ошибок.
Жирная красная приписка гласила:
Учительницу, написавшую это, он бы тоже с удовольствием стукнул.
Каждый день узнаешь что-то новое, думал Гиббс, сидя в гостиной Корди О’Хара, пока та ходила за Уной. Инвестиции в предметы искусства. Перед визитом сюда он полчаса говорил по телефону с человеком из «Лиланд-Карвер» и узнал, что Энкарна Оливар зарабатывала на жизнь тем, что консультировала их клиентов, желающих вкладывать деньги в картины, скульптуры, инсталляции и «концептуальные объекты». Гиббс с трудом скрывал отвращение. Богатые засранцы – что, сами себе картины выбрать не могут? Зачем вообще жить, если нанимаешь людей, которые принимают за тебя все решения?
Гиббсу нравилось думать, что богатство делает людей дураками. И злиться ему нравилось. Он не понимал почему – просто нравилось. Когда он узнал, сколько платили Энкарне Оливар за ее совершенно бесполезную работу, и это не считая премий и бонусов… Гиббс искренне надеялся, что Лайонел Бэрроуэй из «Лиланд-Карвер» не станет звонить в участок и жаловаться на его реакцию. «Мисс Оливар много работала, часто задерживалась на работе допоздна, – защищался Бэрроуэй. – Большинство встреч она проводила вечером, и ей часто приходилось уезжать за границу. Она приносила нам доход раз в двадцать больше того, что мы ей платили. Она прекрасно выполняла свою работу».
Ну конечно! Гиббса взбесила сама идея, что работа может приносить прибыль. Не ту профессию он выбрал. Его работа приносила ему только всякое отребье.
Он спросил Бэрроуэя, был ли у Энкарны коллега – возможно, даже друг – по имени Патрик. Бэрроуэй ответил, что у них в банке нет ни одного Патрика. Когда Гиббс упомянул, что Энкарна, вероятно, переехала в Испанию, голос Бэрроуэя стал заметно суше. «Она покинула нас довольно странным образом, – признал он. – Я бы предпочел, чтобы она сообщила лично, а вместо этого получил электронное письмо, но… Разумеется, если она…»
Если она убита, то совсем другое дело, ухмыльнулся Гиббс.
Музыка, которую оставила включенной Корди О’Хара, Гиббса раздражала. Он встал, подошел к маленькому серебристому музыкальному центру, стоявшему на полу, и прикрутил громкость почти до минимума. Глянул на коробку от диска: «The Trials of Van Occupanther» группы «Midlake». Гиббс и не слышал о таких.
На полу валялись большие подушки в чехлах из яркого материала, который вроде должен был резать глаза, но на самом деле выглядел классно. Подушки казались дороже мягкого гарнитура из трех предметов в доме у Гиббса. Между подушек были расставлены глиняные плошки, тоже на вид дорогие, – вполне возможно, ручной работы. Из некоторых торчали сигаретные окурки. Под зеленым стеклянным столиком в углу комнаты валялись картонки из-под еды на вынос и несколько початых пачек бумажек для самокруток. Как будто компания бездомных вломилась в дом дизайнера интерьеров и устроила вечеринку.
В комнату вошли Корди О’Хара с дочерью. Она держала руки на плечах Уны, а на груди у нее, в слинге, висел еще один ребенок. Как сломанная рука.
– Простите, – сказала она, – Иантэ надо было поменять пеленки. И простите за беспорядок. Я немного запустила дом после рождения второго ребенка – слишком устаю, чтобы прибираться. Уна, это Крис. Он полицейский. Помнишь другого полицейского, Сэма? Крис работает вместе с Сэмом.
Гиббсу не понравилась ее фамильярность – никто не разрешал Корди обращаться к нему по имени, – но возражать он не стал. Гиббс начал с того, что уверил Уну, что бояться ей нечего. Ей всего шесть, так что он постарался не упоминать о том, что она соврала в разговоре с Комботекрой, и просто сказал:
– Уна, вы же с Эми переписывались, после того как она уехала в Испанию, правда?
Он бросил предостерегающий взгляд на Корди, которая знала, что Эми мертва. Девочка попыталась спрятаться за материнскую юбку. Круглые, широко открытые глаза были устремлены в пол. Она очень походила на мать: худенькая, веснушчатое лицо, морковного цвета волосы.
– Ей папа помогал печатать, – сказала Корди. – Когда Уна сказала, что не общалась с Эми после того, как та ушла из школы, я и не подозревала, что она выдумывает. Пока не поговорила с Дермотом.
– Неважно, – сухо бросил Гиббс. – Уна, никто на тебя не сердится. Но мне нужно кое-что у тебя спросить. Помнишь, в одном из писем ты спрашивала, все ли в порядке с мамой Эми?
Уна кивнула.
– У тебя ведь были причины думать, что с ней что-то не в порядке, правда?
– Нет. – Девочка почти шептала.
– Тебе не показалось странным, что Эми никогда не отвечала на твои вопросы про свою маму?
– Нет.
– Уна, дорогая, ты должна рассказать Крису правду. – Корди О’Хара бросила на полицейского извиняющийся взгляд. – Эми часто просила Уну хранить секреты. Правда, дорогая?
Уна нерешительно переступила с ноги на ногу.
– Уна, ты поможешь Эми, если все нам расскажешь, – сказал Гиббс.
– Можно мне в туалет? – спросила девочка.
Корди кивнула, и Уна убежала.
– Только возвращайся побыстрей, милая, – крикнула ей вслед мать.
– Если она не захочет говорить со мной, посмотрим, что она расскажет вам, когда я уйду, – сказал Гиббс.
– Я пыталась ее разговорить, много раз. – Корди заправила волосы за нещадно проколотые уши. – Она думает, что с теми, кто выдает секреты, происходит что-то ужасное. Это так раздражает. Если я начинаю настаивать, она что-нибудь выдумывает. Однажды, уже давно, я услышала, как она плачет посреди ночи. Оказывается, Люси Бретерик – а она могла быть той еще командиршей – запугала Уну и заставила выдать один из секретов Эми. Бедная Уна думала, что если Эми об этом узнает, то пришлет за ней ночью какое- нибудь чудовище.
– А в чем был секрет? – поинтересовался Гиббс.
– Этого я так и не узнала. Ей было так страшно из-за того, что она рассказала Люси. Она не стала выдавать секрет еще и мне.
Гиббс немедленно решил, что если они с Дэбби заведут-таки ребенка, главным правилом у них будет «Никаких секретов от мамы с папой. Никогда».
– Я так ужасно себя чувствую, – покачала головой Корди. – Я вздохнула с облегчением, когда Эми переехала. После ее отъезда Люси и Уна стали… ну, нормальными маленькими девочками. Но когда их было трое… Я так боялась. Теперь мне за это очень стыдно. Эти сцены… Неудивительно, что Уна травмирована. Люси от нее не отставала, пока она не выдавала секреты, которые пообещала хранить.
– Сцены? – поднял брови Гиббс.
– Вообще-то сцена была всего одна. Зато повторялась снова и снова. Люси при первой возможности говорила Эми что-нибудь вроде: «Моя мама любит меня больше всех на свете, а мама Уны любит ее больше всех на свете, а твоя тебя не любит». Прямо сердце ей разбивала. – Корди прижала руку к груди. – И ведь это неправда. Энкарна очень любила Эми. Ей просто нелегко давалась профессия матери, а это совсем другое дело. Она никогда не скрывала, как ей тяжело, и мне нравилась ее прямота. Она признавалась в том, в чем никто другой никогда бы не признался.
– А как на это реагировала Эми?
