От волнения я места себе не находил.
— Не знаю, Джой, что нас ждет, ведь в Чикаго по-прежнему плохие времена.
Но Джой был спокоен.
— После всего, что с нами было, мы нигде не пропадем, — сказал он уверенно и откинулся на спинку дивана.
— Ты прав, — я выдавил из себя улыбку.
Не мог же я показать этому птенцу, что мне страшно!
Вскоре вдоль полотна потянулись унылые, ветхие кварталы, которые даже весеннее солнышко не красило. Дома тесно жались друг к другу, заводские трубы напоминали узловатые руки рабочих, грозно поднятые к небу; дым струился не из всех. Поезд замедлил ход, пассажиры засуетились, потянулись за чемоданами и сумками.
— До остановки еще полчаса, — объявил кондуктор, но его никто не стал слушать. Все хотели быть наготове, чтобы не мешкая выбраться из вагона. Только мы с Джоем сидели тихо. Теперь даже мой самонадеянный братец немного струхнул: я видел, как он побледнел. Наконец поезд медленно и величественно въехал под прокопченную крышу. Так обычно ведут себя поезда, прибывающие на конечную станцию. Солнечный свет пробивался на крытые перроны узкими полосками.
— Чикаго! — крикнул кондуктор и напомнил, чтобы мы не забывали своих вещей.
Поезд остановился.
— Как ты думаешь, нас встречают? — тихо спросил Джой, робко глядя на меня.
— Наверное, — ответил я, чувствуя, что меня мутит от страха.
Не спеша мы сошли на перрон. Пассажиры, неся чемоданы, шагали к зданию вокзала. У его дверей стояли встречающие, выглядывая в толпе прибывших родственников или знакомых. Я сразу заметил маму и рядом с ней — Китти. Еще через секунду я увидел отца, всего в нескольких метрах от нас, он впился взглядом в двери соседнего вагона. По старой привычке я сразу разозлился на него: «Конечно же, мама и Китти должны ждать в отдалении, а бог и хозяин всегда впереди». Он еще не заметил нас, и мы успели разглядеть, как он изменился за эту зиму. Раньше он был такой большой и крепкий, а сейчас стал худым, сутулым, щеки ввалились. Страдания оставили неизгладимый след на его лице. И я устыдился своих мыслей. Грех злиться на него, вон он как ждет, чтобы мы с Джоем появились в дверях вагона. «Не придирайся к бедняге, — сказал я себе. — Ты и сам не сахар, разве не так?»
Мы подошли к нему, и я тронул его за рукав:
— Здравствуй, отец, рад тебя снова видеть.
Он вздрогнул от неожиданности, потом узнал нас, и его лицо озарилось. Левой рукой он притянул к себе Джоя, а правой крепко пожал, мне руку.
— Здравствуй, сын, — сказал он, — я тоже рад…
Он быстро наклонил голову и отвернулся также, как я отвернулся от Джоя в ту ночь, когда Лонни отыскал его.
Правила теже — сыновья не должны видеть отцовских слез.
