– Как вы думаете, вы сможете пробраться в торговые ряды? Держитесь в стороне. Нам не нужно, чтобы Левицкий вас заметил. Но когда он подойдет, сразу сбивайте его с ног. Сбейте и прижмите к земле. Остальные через секунду будут рядом. Но, имейте в виду, это старый волк, он, конечно, уже обзавелся оружием, возможно, даже револьвером. И, не колеблясь, пустит его в ход.
Ленни снова кивнул. Интересно посмотреть, как старый дятел будет защищаться. Он стащил с плеч кожаную куртку, извлек из кармана черный берет и натянул его на голову. Комбинезон члена ПОУМ Ленни носил уже давно.
– Я, конечно, останусь тут. Буду вести наблюдение.
– А если он вздумает бежать? – Прозвучал голос Спешнева, молодого русского сотрудника НКВД. – Вся работа летит к чертям, если убегает зайчик мой. Вот у нас в Москве…
– Если он бросится бежать, я успею схватить его за ноги, – процедил Ленни Минк.
Все молча согласились.
– Тогда ладно. Отправляйтесь. И помните – нам представился лучший, возможно, единственный случай схватить Левицкого.
Они гуськом потянулись из мастерской на улицу, когда Ленни почувствовал руку Глазанова на плече. Он обернулся и встретился с горящими фанатичным огнем глазами комиссара.
– Комрад Володин, ради всего святого, не подведите, – быстро прошептал Глазанов в самое ухо.
Ленни ухмыльнулся и пошел к выходу.
Спустившись со ступенек подъезда, он оказался на тротуаре, переждал поток машин и метнулся на другую сторону широкой Рамблы. Стараясь не поднимать головы, он стремительно ввинчивался в толпу продавцов. Здесь торговали птичками, цветами, милицейскими головными уборами. Кругом толпились солдаты, крикливые женщины и молодые теоретики революции. Но Володин уже приближался к старой торговке жареной птицей, стараясь держаться наискосок от нее, так чтобы прилавок оставался между ним и Игенко.
Ленни нырнул в ее закуток.
– Eh? Señor? Что вы хоти…
– Погоня. Нужно спрятаться.
– Ах-х-х… Кто?
– Смотри сюда, старуха.
Рядом уже возник Угарте, лучший работник Володина, старавшийся не отставать от него.
Он протянул женщине купюру в сто песет и велел отправляться в забегаловку напротив и подольше там оставаться.
– Становись на ее место, – приказал Ленни, и тот, моментально скользнув за прилавок, напялил на себя фартук, оставленный на столе.
Минк отступил назад, в тень. Сейчас толстяк был ему виден как на ладони. Между ними не больше тридцати футов. В левой руке Игенко держал портфель.
«Давай же, давай, старый дятел, – бормотал про себя Ленни, оглядываясь. – Подходи».
В эти же минуты во дворе главного полицейского участка Левицкого остановили двое штурмовиков с немецкими автоматическими пистолетами в руках. Грубо и отрывисто они осведомились, кто он такой и куда направляется. Потребовали предъявить документы. Левицкий выждал несколько секунд, чтобы дать им поважничать и, раздуваясь от гордости, продемонстрировать силу, а затем резко прервал их громким русским выкриком:
– НКВД, комрад, – пролаял он, уставясь в глаза одному из них.
Тот мгновенно осел, как соломенный тюфяк.
– Комрад, вы русский?
– Да. Si, – бросил Левицкий, мешая русские и испанские слова. – De Madrid, no?[30] Комрад Глазанов?
– Russki?[31]
– Да. Si. Глазанов, НКВД?
– A, si, si. Primo Russki.[32]
– Да, – обронил Левицкий безжизненным голосом.
Они указали на четвертый этаж здания. Он с вопросительным взглядом показал четыре пальца. Испуганные собеседники закивали.
– Gracias,[33] комрад, – бросил Левицкий и вошел в здание.
За двойными дверьми, расположенными под портиком, он увидел лестницу и стал быстро подниматься. Ему пришлось миновать нескольких охранников, но его ни о чем не спрашивали.
На четвертом этаже он прошел по всему огромному сырому холлу, пока не оказался у стола, над которым висел портрет Сталина. В воздухе слоями стоял табачный дым, но за столом была лишь одна женщина, а рядом с ней неуклюжий молодой испанец, праздно баюкавший свой американский автоматический пистолет системы Томпсона.
Левицкий направился прямо к ней. Она удивленно вскинула глаза.
– Комрад, – обратился он к ней звонким командирским дискантом. – Моя фамилия Максимов. Прибыл из Мадрида. Вас предупреждали о моем приезде. Где находится комрад комиссар Глазанов? Не будем терять время. Я только что проделал долгое и утомительное путешествие. Прошу передать в мое распоряжение этого подлеца Левицкого.
Произнося эти слова, Левицкий с интересом наблюдал за широчайшим спектром чувств, пробежавших по лицу женщины за доли секунды. Обретя наконец дыхание и чуть оправившись от шока, она вскочила с места и праздничным голосом выкрикнула:
– Комрад Максимов, я испытываю подлинную радость…
– Я задал вам вопрос, комрад. Будьте любезны ответить. Я сюда прибыл не для того, чтобы выслушивать бессмысленную буржуазную болтовню. Где, к черту, находится ваш Глазанов? Он что, не получил моей телеграммы?
– Нет, комрад, – смущенно ответила она. – Мы не получали никакой телеграммы. А комрад комиссар Глазанов отбыл на проведение ареста…
И она в ужасе умолкла.
– Кого он должен арестовать?
Женщина не могла найти в себе смелости рассказать о побеге Левицкого. Самому Левицкому.
– Э-э, это не то чтобы арест, а…
– Ладно, не важно. Будьте любезны, обеспечьте мне возможность сразу забрать Левицкого. Я имею самый строгий приказ.
– Я-я-я…
– Что такое? Комрад, не сбежал ли ваш Левицкий? Комиссар Глазанов упустил его? Отвечайте мне, комрад.
Женщина побелела от страха.
– У меня имеются некоторого рода сведения, – продолжал нагнетать страх Левицкий, бешено сверля ее взглядом. – И могу сказать вам, что Мадрид – как и Москва, между прочим, – не одобрит такое упущение. Ваше поведение является подрывом революционных завоеваний, уклоном от линии партии и оппортунизмом.
– Даю вам честное слово, комрад Максимов…
– Как ваше имя, комрад?
– Комрад Левина, комрад.
– Итак, комрад Левина, мне требуется срочно обсудить с комиссаром Глазановым происшествие с Левицким. Это вам не шутки, комрад Левина. Я имею самые недвусмысленные указания. На меня самого оказывает давление Москва. И мне не хотелось бы посылать секретарю Центрального комитета сообщение о том, что наши представители в Барселоне впали на испанский манер в саботаж и разгильдяйство. Склонен считать ваше…
– Комрад, извините, конечно. Но поймите и нас, пожалуйста. Мы упорно трудимся на своих постах. Но здесь, куда послала нас партия, есть очень серьезные проблемы.
