4
Сержант Роджер Ивенс, официальный помощник Литса, посоветовал ему быть практичным.
— Забудьте об этом, — сказал он.
Этот беззаботный симпатичный юноша абсолютно естественно принимал высокомерный вид и вкладывал в голос властность, какой вовсе не обладал. Парень понимал толк и в одежде. Его сверкающие сапоги парашютиста-десантника покоились на краю стола, так что ему пришлось откинуться назад и балансировать на задних ножках стула. Приталенная форменная куртка подчеркивала спортивную фигуру, а фуражка была лихо надета набекрень. Поначалу помощник вызывал у Литса сильную неприязнь, но после нескольких месяцев совместной работы — правда, слово «работа» совершенно не годилось в случае с Роджером — Литс в конце концов пришел к выводу, что парень, в общем-то, безвреден.
Родж сцепил руки на затылке и, не переставая раскачиваться, продолжил свои наставления:
— Вот так, капитан. Забудьте об этом. Это вовсе не ваше дело.
Сам Роджер уж точно не стал бы проявлять излишнюю инициативу. И в это зимнее утро Литса больше всего бесило то, что парень, вероятно, был прав.
Литс ничего ему не ответил. Он принялся перебирать бумаги, лежащие у него на столе: оперативное донесение об удвоенном магазине, приспособленном WaPruf 2 для автомата МР-40, что увеличивало его заряд до шестидесяти патронов и делало его сопоставимым с русским ППШ, имеющим семьдесят два патрона в диске. Теперь эта штука уже появилась и на Западном фронте.
Что еще раздражало Литса, так это пренебрежение Тони Аутвейта — и вообще всего официального Лондона — к его неожиданной идее.
— Не думаю, — надменно заявил Тони, — что наши аналитики — ваши в данном случае, хотя они еще совсем новички в этой игре, — согласятся с твоим выводом, дружище. Честно говоря, это не похоже на нацистов. Они предпочитают убивать в больших количествах и гордятся этим.
— Мы имеем Ямамото на Тихом океане в сорок четвертом году, — возразил Литс. — Ваши ребята посылали штурмовую группу за Роммелем. Ходят слухи, что фрицы пытались прикончить Рузвельта в Касабланке. А пару месяцев назад, после начала прорыва, подручные Скорцени нацеливались на Эйзенхауера.
— Именно так. Тревожные слухи, которые вызвали беспокойство во всех кругах этого города. Поэтому-то мы и не собираемся выставлять охрану на основании всего лишь какого-то клочка бумаги. Нет, в данном случае все очень просто: ты не прав.
— Сэр, — попытался Литс привлечь внимание к своим словам, — могу ли я с полным уважением…
— Нет, не можешь. Когда мы поручили тебе эту небольшую работу, то хотели воспользоваться твоими глубокими знаниями в области технологии немецкого стрелкового оружия. Мы считали, что ты поможешь нам определить, в каком направлении сосредоточены усилия их промышленности. А вместо этого ты начал нам рассказывать истории в духе Джеймса Хедли Чейза. Очень печально.
На этом он удалился.
Но Литс уже дал волю своему энтузиазму. Однажды днем он набросал список всех подразделений, которые могли бы поддержать его идею: штаб верховного командования объединенными экспедиционными войсками, контрразведка, армейская разведка, отдел контрразведки Х-2, относящийся к ОСС, германский отдел ОСС, расположенный на Гросвенор-сквер, и так далее. Результат оказался удручающим.
— Все потому, что я никого не знаю. Они все дружки-приятели, с Востока. У ник свой междусобойчик. Гарвард-Оксфорд-Йель, — посетовал он.
Роджер, девятнадцатилетний старожил Гарварда, попытался опровергнуть эту точку зрения:
— Гарвард здесь ни при чем, капитан. Это просто компания ребят, которые, как это случается повсюду, вместе проводят время в свое удовольствие. У вас ничего не получается лишь по той причине, что те клоуны, которые руководят спектаклем, не знают, что делают, и это независимо от того, где их учили. Эта война для них — самое лучшее время, определенно единственная стоящая работа, которую они выполнят за всю свою жизнь. Как только война кончится, они опять начнут разливать по стаканам содовую.
Роджер говорил это с блестящей уверенностью человека, который никогда в жизни не разливал по стаканам содовую. Его образование позволяло ему сидеть в кабинете, водрузив сапоги на стол, и читать социологические проповеди Литсу.
— Неужели ты так ничего никогда и не начнешь делать? — спросил его Литс.
Роджер беззаботно продолжил свой анализ.
— Я знаю, что вас так гложет, Джим. Вам хочется вернуться к прошлому — Его самого по-настоящему забавляли собственные рассуждения. — Приятель, между нами говоря, мы уже определили исход этой войны. Так почему вы не хотите…
Литс знал, что во многих отношениях он ставит молодого теннисиста в тупик. Но последнее время он и сам себя не понимал. С чего это он сейчас, совершенно неожиданно, решил начать борьбу? Начальство сказало «нет» — значит, нет.
Но Литс был твердо уверен в обратном.
Несколько дней спустя Литс появился в кабинете у Тони.
— Снова за старое? — спросил Тони.
— Да, — без улыбки ответил Литс.
— И так скоро?
— Я пытался продать эту идею кому-нибудь в городе. Покупателей не нашлось.
— Не нашлось. Думаю, и не найдется. Просто потому, что никто не хочет потом отмываться. Да ты, конечно, и сам это видишь. Слишком неубедительно.
Литс приложил все силы, чтобы оставаться милым.
— Причина того, что нет убедительной информации, — вежливо пояснил он, — заключается в том, что я не могу ее раздобыть. Я ничего не могу сделать из-за той славы, которая обо мне ходит.
— Что ты этим хочешь сказать?
— Кто-то окрестил меня «чокнутым», «психом», — терпеливо, как школьнику, начал объяснять Литс — Я заходил в некоторые другие отделы, надеясь там найти себе поддержку, но внезапно оказался выдворенным на улицу. Все понятно хотя бы уже по тому, как они глядят на меня и перешептываются. Ты за бортом, ты мертвый.
— Уверен, что ты преувеличиваешь, — возразил Тони. Тони не отвел взгляда. Ничто в его облике не указывало на смущение. Он спокойно посмотрел на Литса смешливыми глазами и сказал:
— Не исключаю, что это возможно. И даже вероятно.
— Именно так я и подумал, — кивнул Литс.
— Лично к тебе у меня нет никаких претензий. Я тебя просто обожаю. Ты — мой любимый американец. В отличие от всех остальных, в тебе нет той самовлюбленности. Ты никогда не рассказывал мне истории о своем детстве на ферме в Канзасе и не называл имен своей жены и детей. И все же есть определенные пределы.
— Майор Аутвейт…
— Послушай, вполне подойдет и Тони.
— Майор Аутвейт, я прошу вас дать мне свободу действий.
— Об этом не может быть и речи, — спокойно сказал Тони. В его глазах промелькнуло что-то вроде сочувствия; он был готов открыть Великую Истину, некое элементарное правило, которое толстый янки так и не смог усвоить. — Потому что у тебя есть настоящая работа, которую надо выполнять. Я понимаю, что эту работу даю тебе я И я отвечаю за это. Я исполнительный офицер этой маленькой клоунады под названием ОААКТР, в прямом подчинении которому работает твоя маленькая клоунада, ГОМО. Не каждому на войне выпадает главная работа, капитан Литс. Некоторые — я, ты — должны делать и не слишком важную работу, нудную работу в безопасном кабинете, который находится в пятистах милях от линии фронта.
— Сэр, — вздохнул Литс, — вопрос не в том…
— Я сам скажу тебе, в чем заключается вопрос. Вопрос заключается в зрелости. У тебя было время
