– Губную гармошку. Как тебе это нравится?
– Адвокаты все равно будут настаивать, что их подзащитные приняли ее по ошибке за нож.
– Что ж, вполне возможно… Похоже, что этот Башня-Ридон – настоящая находка, если верить его врагам. – Он помолчал. – Кэрин, невозможно понять обстановку в Гарлеме, пока не увидишь все собственными глазами. Там почти все чертовски нелогично. Эти группы ребят напоминают армии, готовые к бою. У них есть свои военные советники, арсеналы, слепая ненависть к врагу, форменные куртки. Причины, побуждающие к военным действиям, такие же бессмысленные, как и причины, используемые для оправдания большинства войн. У них нет даже объединяющего лозунга. Их войны – это просто образ жизни, и это единственный образ жизни, какой они знают. Понимаешь, Гарлем был гнилым местом, когда я жил там, а сейчас он стал еще более гнилым, так как к этой гнили прибавилось все то, что принесли с собой трущобы и нищета. Создается впечатление, словно эти ребята вынуждены жить в тюрьме, которую они еще и сами разделили на множество маленьких тюрем, произвольно установив границы, – это моя земля, это твоя земля, ты придешь сюда – я тебя убью, я приду туда – ты меня убьешь. Получается так, будто жизнь у них была недостаточно тяжелой, и они должны были сделать ее более тяжелой, создавая внутри большого гетто систему маленьких гетто. Знаешь что, Кэрин? Мне кажется, я мог бы спрашивать их до посинения, пытаясь выяснить, почему они сражаются, и думаю, что они отвечали бы мне, что они должны защищать свою землю, или своих девушек, или свою гордость, или свою национальную честь, или черт знает, что еще. Но я уверен, что они в действительности сами не знают ответа.
Он помолчал, разглядывая бокал.
– Может быть, в конце концов, что-то кроется в этой идее «вынужденного поведения». Может быть, все эти ребята просто больны?
– Больны, больны, больны, – повторила Кэрин.
– Это было бы смешно, – мрачно сказал Хэнк, – если бы не было так чертовски серьезно.
– Я не хотела…
– Кэрин, если бы эти трое ребят не пошли в тот вечер в испанский Гарлем, чтобы убить Морреза, я уверен, что, рано или поздно, трое пуэрториканских ребят пришли бы в итальянский Гарлем и убили бы одного из «Орлов-громовержец». Я слушал, как они говорили о своих врагах. Это не детская игра в «полицейские и воры», Кэрин. Когда они говорят, что хотели бы убить кого-то, это значит, что они действительно хотели бы убить. Это видно по их глазам.
– Ты не можешь прощать убийц на том основании, что однажды они сами могли бы стать жертвами.
– Нет, конечно, нет. Я только думаю о том, что мне сказала сегодня вечером миссис Моррез, мать убитого парня.
– И что она сказала?
– Она сказала, что те, кто убил ее сына, – звери. Они действительно звери, Кэрин?
– Не знаю, Хэнк.
– А если они действительно звери, то кто завел их в этот лес, где они сейчас бродят?
– То же самое можно было бы сказать о любом убийце, Хэнк. Все люди – продукт своего общества, но, тем не менее, у нас есть законы, чтобы защищать…
– Если мы пошлем на электрический стул этих троих ребят, остановим ли мы тем самым троих других ребят от совершения убийства?
– Возможно.
– Да, возможно. Но, возможно, и нет, а в таком случае к бессмысленному убийству Морреза, мы прибавили бы бессмысленное убийство Ди Пэйса, Апосто и Ридона. Разница будет заключаться лишь в том, что наше убийство имело бы санкцию общества.
– Это уж слишком! – сказала Кэрин.
– Проклятье, где же правосудие? И что такое правосудие, черт возьми?
Зазвонил телефон. Кэрин подошла и сняла трубку: «Алло? – она помолчала. – О, привет, Элис, как дела? Прекрасно, спасибо, все здоровы. – Она снова замолчала, слушая. – Да? – сказала она. – О, да, понимаю. Да, хорошо, это понятно. Нет, конечно, я не думаю, что ты должна его оставлять. Да, я понимаю. Надеюсь, он скоро почувствует себя лучше. Спасибо, что предупредила, Элис». Она положила трубку.
– Элис Бентон? – спросил Хэнк.
– Да.
– В чем дело?
– Она не может прийти в эту субботу. – Кэрин помолчала, покусывая губу. – Я пригласила на ужин в субботу кое-кого из соседей, Хэнк, познакомиться с Абе Самалсоном.
– Что-нибудь случилось?
– У Фрэнка жар. Элис считает, что ей не следует оставлять его одного.
Снова зазвонил телефон.
– Я отвечу, – сказал Хэнк, ставя бокал и подходя к телефону. – Алло? В чем дело, Джордж?
– Натолкнулся на небольшое препятствие. Хэнк, дружище. Боюсь, что мы с Ди вынуждены будем пропустить торжество у вас в субботу.
– Что за препятствие, Джордж?
– Босс решил послать меня в конце недели в Сиракузы для переговоров с возможным заказчиком. Что мне остается делать? Я раб своих тайных хозяев, только на этот раз они не такие уж тайные.
– Понятно, – ответил Хэнк. – Когда уезжаешь?
– Думаю, что завтра. Вернусь в понедельник, если начальство не изменит решения.
– Давно встречался с Макнелли или Пирсом? – спросил Хэнк.
– Что?
– С Джоном и Фрэдом, нашими соседями. Давно их видел?
– Ну, я часто их встречаю где-нибудь. Ты знаешь, как это бывает.
– Я знаю точно, как это бывает, Джордж. Спасибо за звонок. Мне жаль, что вы не сможете прийти в субботу. Впрочем, у многих наших соседей, оказывается, появился насморк или выяснилось, что в Пеории у них умирает бабушка. Может быть, вам стоит собраться всем вместе и устроить свою собственную вечеринку.
– Не понимаю.
– Вы можете сделать, например, симпатичный деревянный крест и поджечь его на моей лужайке.
– Хэнк?
– Что, Джордж?
– Я действительно должен ехать в Сиракузы. Это не имеет ничего общего с той ерундой, которую распространяют Макнелли и Пирс.
– Хорошо.
– Ты мне веришь?
– Чему тут не верить?
– Мне просто хотелось, чтобы ты знал это. Я не собираюсь указывать, как тебе надо выполнять свои обязанности. – Табольт помолчал. – Виновность по ассоциации тоже грех, не так ли?
– Извини, Джордж.
– Мне хотелось бы, чтобы ты знал, что я не присоединился к ордам варваров. Причина моего отсутствия – законная. Между прочим, мне очень хотелось познакомиться с Самалсоном.
– Хорошо, Джордж. Мне очень жаль, что вы не сможете прийти. Спасибо за звонок.
– До скорой встречи, – сказал Табольт и повесил трубку.
– Кого ты еще пригласила? – спросил Хэнк.
– Кронинов.
– Они еще не звонили?
– Нет.
– Думаешь, позвонят?
– Не знаю.
Он подошел к ней и обнял.
– Ты сердишься?
