Мари Галант. Книга 2

Он снова прошелся по кабинету, покусывая крупными зубами ноготь.

– Я же тем временем вернусь к Мерри Рулзу. Он дружен с Лавинем… Итак, сочтем: Гроке, Леконт, Франсийон – три… Лубьер и Лавинь – пять… Мерри Рулз – шесть… Шести будет довольно…

– Куда вы клоните? – спросил Босолей.

– А вот куда. Похоже, пора позаботиться о запасном выходе. У нас в кармане послание, подложное послание, которое было прочитано на всех городских площадях. А у губернатора есть подлинное послание, в котором генеральша отрекается от власти. Мы изменим порядок вещей. Я напишу другое послание, и эти люди, которым госпожа Дюпарке доверяет, без труда получат ее подпись. Я сам составлю это послание, вот увидите! Нас не в чем будет упрекнуть. Никто не сможет сказать, что я противился освобождению генеральши! Ведь в крайнем случае я мог бы вытащить ее из тюрьмы, как только она подпишет это послание! А через неделю – снова засадить ее, если того потребуют обстоятельства. Думаю, содержание в тюрьме таково, что генеральша порастеряла свое величие…

Он взял перо и принялся писать, то и дело перечеркивая написанное. Наконец дело было сделано; Пленвиль посмотрел сначала на одного, потом на другого своего соучастника и прочел:

– «Госпожа Дюпарке заявляет: в доказательство того, что она не желает нарушать покой жителей, а также в интересах политической стабильности она дает согласие на суд всех подозреваемых в заговоре против поселенцев».

Он замолчал, потом зло рассмеялся и сказал:

– Если она подпишет такое послание, это будет ее собственный приговор, как, впрочем, приговор Байярделю и Лефору! А также всем, кто нам мешает!

– И Мобре – с ними!

Пленвиль кивнул и продолжал:

– «Кроме того, она дает согласие на то, чтобы Мерри Рулз де Гурсела – это ему польстит, – сказал Пленвиль в сторону, – и он сам станет уговаривать генеральшу поставить подпись – взял на себя исполнение общественно необходимых дел, касаемых службы королю и полиции данного острова, вплоть до особого указа его величества; она просит вернуть ей состояние и титул, обеспечить необходимым для вооруженной охраны ее замка числом солдат, а также обещает написать во Францию все необходимые письма, испросив амнистии за все, что произошло». Вот и все, – подытожил он.

– Но это не отречение, – возразил Босолей. – Она же требует в этом письме вернуть ей состояние и титул! Охраны!.. Оружие!..

– Дурак! – бросил Пленвиль. – Пусть только у меня в руках окажется это послание, подписанное генеральшей! Кто вам сказал, что я стану его кому-нибудь показывать! Кто сказал, что я дам ему ход? Оно останется при мне. Зато в случае нависшей угрозы я передам его в Высший Совет, и уж он тогда пусть решает судьбу генеральши!

– Так вы не хотите выпускать ее на свободу?

– Даже если бы сам король на коленях умолял меня об этом вот здесь, в моем кабинете, кажется, я и ему отказал бы! Только не вздумайте говорить это Рулзу, Лубьеру и остальным. Дайте им, наоборот, понять, что я из человеколюбия хочу сделать все от меня зависящее для облегчения участи этой дамы… Ступайте!

Они направились к выходу.

– И вот еще что: я хочу как можно скорее иметь на руках это послание. Потрудитесь сделать так, чтобы наши люди поторопились. Пусть отправляются в Ле-Прешер – будут свидетелями. А потом скрепят послание своими подписями и доставят его мне. Оно должно быть у меня самое позднее завтра утром. А если возможно, то нынче вечером!

ГЛАВА ШЕСТАЯ Лефор бросает якорь в Ле-Карбе

Склоняясь то над компасом, то над картой ветров, Лефор в задумчивости поглаживал подбородок. Рядом с ним стоял молча, не шелохнувшись, его помощник Шерпре и ждал, когда капитан заговорит. Наконец Лефор поднял голову, и его взгляд упал на отца Фовеля; тот, сидя на сундуке, держал в одной руке свиную кость и галету, в другой – нож и жадно ел. Незадолго до того он весело отслужил мессу, а вольный ветер и предвкушение морских приключений пробудили его аппетит.

Капитан увидел, что святой отец прервал трапезу и похлопал наполовину опустошенный бурдюк, стоявший у него в ногах. Капитан сейчас же обогнул стол с картами и вырвал бурдюк из рук монаха, чтобы, в свою очередь, к нему приложиться.

Шерпре услышал, как капитан прищелкнул языком, увидал, как он вытер усы тыльной стороной ладони, и подумал: сейчас Лефор наконец заговорит.

Тот сел на прежнее место; улыбка осветила его лицо, он сказал:

– Надеюсь, ребятки, вы не подумали, что я настолько глуп, чтоб бросить якорь у Сен-Пьера, как обещал славным Лашапелю и Сен-Жилю. Как только мы подошли бы на пушечный выстрел, нас немедленно обстреляли бы. Ведь стражники узнают наше судно раньше, чем мы успеем поднять флаг. А я питаю слабость к своей «Пресвятой Троице»…

– Я тоже, сударь, люблю этот корабль, – поддержал его Шерпре, – не знаю, что бы я сделал, если на нем появится хотя бы царапина! Что же вы задумали?

– Мы бросим якорь в Ле-Карбе, – решительно молвил Лефор. – Вот мой план: в Ле-Карбе форта нет. Там расквартирована рота ополчения под командованием человека, который по разным причинам должен был сохранить верность семейству Дюпарке, хотя бы за то, что крестным отцом у сына этого капитана был наш славный генерал. Зовут капитана Летибудуа де Лавале. Разумеется, я всем не доверяю: весьма возможно, что этого Летибудуа де Лавале тоже охватила золотая лихорадка и жажда почестей. Может также статься, что он сговорился с Пленвилем, у которого огромные плантации как раз в Ле-Карбе. Но внутренний голос мне подсказывает, что именно в Ле-Карбе мы получим достоверные и полные сведения и узнаем, что на самом деле происходит и там, и в Сен-Пьере.