– Не знаю, что уж ты там видишь, но сейчас перед тобой мужчина, который уже жалеет о своем порыве милосердия и в ярости от того, что вынужден выслушивать оскорбления в своем собственном доме. Не вини меня за несправедливость, царящую в этом королевстве. Если ты думаешь, что каменщик может хоть что-то изменить, то сильно ошибаешься.
– Любой, у кого есть ум, отвага и честь, может что-то изменить. Каменщики, крестьяне и даже…
– …даже плиточники? Если ты в это веришь, то глубоко заблуждаешься. Ты просто наивная дура и мечтательница.
Джоан вспыхнула, словно он влепил ей пощечину.
– Лучше быть дурой, чем добровольно оставаться жертвой! Лучше мечта, питающая надежду, чем покорность, лишающая воли!
Она была сильно возбуждена, казалась доведенной до отчаяния. В ее словах звучал упрек, но не только, в них было что-то еще, словно она пыталась высказать свои потаенные мысли вслух, формулируя их скорее для себя, чем для того, чтобы оскорбить Риза. Но при этом ее слова все-таки были оскорбительны, порождая в нем протест и ярость.
Надо отметить, что это была не только ярость: в продолжение всего спора к ней примешивалось еще и острое желание.
Риз хотел заставить замолчать эту дерзкую, неблагодарную женщину, которая бросала ему в лицо обвинения, сама не вполне понимая, насколько это ранит его. Но не ладонью или словом он хотел остановить ее, а поцелуем. Риз хотел сжать в своих объятиях это трепещущее от мятежной страсти тело и превратить огненные язычки негодования в ее глазах в чистое открытое пламя любви.
Когда Джоан, разгоряченная спором, зло уставилась на него, в его голове возникло видение: он силой овладевает ею. То, что в пылу спора она забыла о своей наготе, лишь усугубляло положение. Отчетливо видимые очертания груди и бедер только распаляли его воображение. Горячечная, бурлящая фантазия вот-вот готова была одержать верх над самообладанием, чего прежде с ним никогда не случалось даже во время физической близости. Вызов, ярость во взгляде девушки еще сильнее распаляли его желание, он сдерживал себя из последних сил. Риз должен был либо подчиниться своему порыву и осуществить его, либо уйти.
Он был в ярости, но какое ей до этого дело?!
Джоан вся кипела от негодования. Как он посмел назвать ее дурой! Что этот каменщик может знать о ней и ее мечтах?! Ему ли понять ее? Конечно, до тех пор пока его счета оплачиваются, в мире не существует такой несправедливости, с которой он стал бы бороться.
Риз смотрел на нее молча, а в ушах эхом звучали ее гневные слова. Он не отводил от нее взгляд так долго, что она вдруг поняла: черты его лица искажены не только яростью, а блеск в глазах появился не только от гнева. Взгляд Риза скользил по ее телу, и она внезапно осознала, что он видит. В запале она совсем забыла о своей наготе, но он, конечно же, не забыл.
Риз хотел прикоснуться к ней, прикоснуться, обуреваемый яростью и желанием. Джоан прочла это в его синих глазах.
Прекрасно. Пусть так и будет. Тогда она сможет ударить его. Ах, как ей этого хотелось! Это помогло бы ей прогнать прочь сомнения, которые внезапно проснулись в ней под влиянием его жестоких слов. Сомнения, которые жили в ее сердце, но от которых она пыталась отмахнуться, чтобы не потерять смысл жизни.
Риз поднялся с места. Затаив дыхание, она напряглась.
Но он не прикоснулся к ней, просто встал, чтобы снять с огня последнее ведро. Вылив парующую воду в ванну, он поспешно вышел из комнаты.
Джоан собралась с мыслями и, успокаивая себя, погрузилась в воду. Последнее ведро сделало ванну снова восхитительно теплой и расслабило ее тело и душу.
Она не смогла бы насладиться купанием по-настоящему, если бы он остался. Она вспоминала его изменившийся взгляд; в его поведении явно что-то было не так. Ее тело могло бы расслабиться под его пальцами, вновь ожить под компрессами, но, пока он стоял на коленях за ее спиной, осознание его близости напрягало ее, и она ничего не могла с этим поделать.
Он не прикоснулся к ней, но хотел это сделать. Не только сейчас, а с того самого момента, как принес ее в этот дом. Нет, с того самого момента, как заговорил с ней. Его желание было таким же осязаемым, плотным, как пар, идущий от ванны.
Вода стала остывать. Дрожь пробежала по ее телу от макушки до кончиков пальцев. Настало время покинуть этот дом.
Ноги больше не казались отделенными от тела – пожалуй, она сможет идти. Опираясь о края ванны, Джоан попробовала встать, осторожно поставила ногу на пол. Наклонившись, чтобы взять полотенце, она едва не упала, но, сконцентрировав на этом все свои силы, с трудом удерживая равновесие, быстро вытерлась.
Теперь она могла идти, пусть медленно, неуклюже, но зато без посторонней помощи. Доковыляв до скамьи и опершись на нее, Джоан нагнулась за платьем, подняла оскверненный, разодранный в клочья наряд – он источал аромат гнилых фруктов и кислого эля. В том месте, где Риз связал части разорванной юбки, торчал безобразный узел. Штопкой здесь дела не поправишь, да и стирка в реке, пожалуй, не исправит положения.
Конечно, в этом платье она была похожа на расфуфыренную дуру: нищенка в своих лучших лохмотьях. Но это ее единственное платье. Было. А теперь и его нет. Придется покупать новое, а это значит, что придется потратить один из так тяжело доставшихся ей шиллингов, а взамен она получит всего лишь еще одни лохмотья.
Это так расстроило ее, что пришлось плотнее сжать губы, чтобы не расплакаться. Не для того она отказывала себе во всем, недоедала, ходила в лохмотьях, надрывалась, словно последняя грешница в аду. Джоан откладывала каждый пенс, прятала в узелок каждый шиллинг, но не для того, чтобы покупать наряды. Деньги нужны были ей для другой цели – для осуществления заветной мечты. Но только мечта так и оставалась недостижимой, как бы она ни старалась. Необходимость выживать мешала ее замыслу.
Наивная дура и мечтательница. Слова Риза эхом отзывались в ушах, разочарование и ярость снова
