Он говорил так, словно понимал, что так не может долго продолжаться. Она немного успокоилась.
– Когда ты будешь говорить с Марком, скажи ему, что два тюфяка на кухне больше не нужны – ты будешь спать здесь, со мной.
Он ушел, а она встала и привела в порядок постель. Потом неторопливо умылась, всячески желая оттянуть встречу с братом. У нее здесь даже не было одежды. Ей придется спуститься вниз в том виде, в каком она поднялась, – в одной сорочке.
Она не слышала криков. Марк не набросился на Риза. Когда она сошла вниз по лестнице и вошла в кухню, то поняла почему.
Марк сидел возле окна, глядя в сад. Услышав ее шаги, повернулся к ней. У нее внутри все оборвалось, когда она увидела его лицо. Яростный взгляд не мальчика, а молодого мужчины обжигал ее пламенем.
Нет, он ни слова не сказал Ризу. Он приберег все слова для нее.
Марк потянулся за розовым платьем, лежавшим рядом на скамье, и швырнул его ей.
– Одевайся.
Она оделась, чувствуя себя неловко и глупо под его внимательным взглядом. Наверное, сегодня утром они поменялись ролями, и теперь он стал старше ее на семь лет, а не наоборот.
– Значит, теперь он рассчитывает, что ты будешь его шлюхой?
Джоан не могла объяснить ему толком, что произошло прошлой ночью.
– Он с самого начала положил на тебя глаз, но я думал, он предоставит тебе право решать самой.
– Я сама сделала выбор.
– О, да, но по наущению дьявола. Он дал нам пристойный дом и пристойную еду и ждал, пока мы привыкнем к этому, прежде чем сделать свою постель частью сделки. Вот что произошло вчера, не так ли? Последний ход в его игре. Он сказал, что ты должна прийти к нему или убираться, не так ли? Вот почему ты была в таком смятении, когда вернулась, – он стиснул зубы и отвел взгляд. – Я не позволю тебе торговать собой, чтобы накормить меня. Лучше мы оба умрем.
– Все было не так. Он не такой.
– Он мужчина, сестра, а в этом смысле мы все одинаковы.
– Он не такой.
Вдруг он понял. Его глаза сверкнули еще ярче.
– Ты влюбилась в этого каменщика?
Его скептический тон разозлил ее.
– Да, – резко ответила она.
Буря, вызревавшая в нем в течение трех лет, разразилась. За последние несколько недель этот ураган несколько поутих, но теперь он вырвался на волю.
– Нравится тебе это или нет, но ты рождена не для того, чтобы быть любовницей ремесленника.
– А еще я рождена не для того, чтобы месить глину, жить в хижине и носить лохмотья.
– Тебе кажется, что это лучше? Ты вдруг обрела удовлетворенность в доме этого человека? Ты нашла счастье в его постели? Ты забудешь все только потому, что он приручил тебя и покормил мясом?
– Я этого не говорила.
– Хорошо, что ты этого не говорила, потому что наши судьбы связаны воедино. Я никогда не забуду, что ждет меня, даже если тебя заставят смириться с тем, что произошло с помощью пары старых платьев и мягкой пуховой перины. Я твоей крови, единственный мужчина в твоей семье, и я напоминаю тебе: ты не имеешь права позволять кому бы то ни было прикасаться к тебе без моего разрешения.
Черная ярость овладела Джоан. Ее взбесил не столько его тон, столько то, как он отзывался о Ризе.
– Как ты смеешь говорить о своих правах на меня? Как ты смеешь обвинять меня в том, что я продалась? Я испытала не меньше унижений, чем ты. Если я решилась на время забыть об этом, воспользовавшись тем, что мне дарят доброту и любовь, ты не вправе ни останавливать, ни мешать мне, да тебе это и не удастся.
– Меня тревожит не то, что ты можешь ненадолго забыться, сестра, а то, что забудешь все навсегда. Нищета мастерской не смогла тебя сломить, но покой и беззаботность этой жизни могут, – он встал. – Я слишком долго предоставлял вести все дела тебе. Кажется, настала пора возглавить наше сражение. Нельзя и впредь зависеть от воли ветреной женщины.
– Ветреной?! Никакие невзгоды не могли сломать меня. Три года я надрывалась, чтобы осуществить все то, что я задумала, и защитить твою честь.
– Меня волнует не моя честь, а твоя. Он заставляет тебя забыть, кто ты и откуда. Ты пала так низко, что это кажется тебе спасением.
– Неправда!
– Это написано у тебя на лице.
Он протопал через зал, и его туфли застучали по лестнице. Через минуту он вернулся с луком и стрелами в руках и пошел в конюшню за мишенью.
Следующие два часа, пока она замешивала тесто и варила суп на ужин, он пускал стрелу за стрелой. Их свист сливался в тошнотворную мелодию, песню его негодования, его презрения к ней.
