который произошел у меня с моим отцом. Я хотел сокрушить ту жизнь, которую наметил для меня отец, что в конечном счете свело в могилу отца и поссорило нас с братом. Дэвид же стремился стать всем тем, чем не был его отец, то есть не гинекологом, лечащим пациентов из высшего света, а великим исследователем. Не пришлым евреем, жаждущим закрепиться в космополитическом городе, а человеком, снискавшим всемирную славу своими добрыми делами. Можно сказать, Дэвид был одержим стремлением «творить добро».
– Если верить вам, это очень опасно.
– Вот видите, какой же вы циник. Вы прокурор; вы привыкли видеть перед собой только виновных, даже если проступки совершены лишь в мыслях. Но по-моему, Дэвид был не таким. Он находил огромное, бесконечное наслаждение в своих добрых делах.
– Понимаю. Итак, он прожил героическую жизнь и умер смертью героя. И все же было в нем нечто такое, что остается для меня загадкой, разрешить которую, надеюсь, поможет ваша проницательность.
– Проницательность? Господи, у нас в Нью-Браунфельсе такое слово услышишь нечасто. Что ж, попробуйте. Я к вашим услугам.
– Хорошо. Итак, я посетил дом доктора Стоуна, поговорил с его вдовой. И выяснил, что у него были свои тайны. Странно, не правда ли, что у такого святого человека были тайны? Вы ничего не можете сказать по этому поводу? Кроме того, я установил, что тело, похороненное в тысяча девятьсот сорок пятом году, принадлежит не доктору Стоуну. Под его именем был похоронен совершенно другой человек.
Лицо Джерри Дюпри стало каменным. Помолчав, он сказал, глядя Сэму в глаза:
– Знаете, Дэвид был хорошим человеком. Зачем вы занимаетесь всем этим?
У Сэма впервые мелькнуло ощущение, что Джерри что-то известно.
– Дело не в нем самом. Меня интересует то, что произошло с доктором Стоуном во время войны. Я должен выяснить, не связано ли как-нибудь то, чем он занимался во время войны, с тем, что происходит сейчас.
– Но вы не можете мне сказать, с чем именно?
– У меня тоже есть свои секреты.
– В таком случае вы, несомненно, поймете, что я не могу раскрывать чужие тайны, хотя бы из уважения к памяти покойного.
– Тогда что вы можете сказать насчет того, что супруга доктора Стоуна в середине тридцатых годов заразилась сифилисом, после чего лишилась возможности иметь детей? Опять же, вы можете назвать меня циником, но предположим, что миссис Стоун подхватила это страшное заболевание от своего мужа, а тот знал об этом, но готов был любыми средствами не дать ей проведать о его тайной жизни. Поэтому доктор Стоун подстроил так, что его жена была изнасилована и заражение сифилисом приписали насильнику. Вам никогда не приходила в голову подобная мысль?
– Боже милосердный, неужели в вас не осталось ни капли порядочности?
– Все последующие поступки доктора Стоуна как раз укладываются в гипотезу страшного стыда. Незадолго до своей так называемой смерти доктор Стоун перенес сильнейший нервный кризис, возможно даже, срыв. Однако самое странное еще впереди. Как выясняется, до сих пор на самом высоком правительственном уровне продолжается поддержка работ, которые доктор Стоун развернул в Миссисипи. И кто-то крайне заинтересован в том, чтобы сохранить это в тайне. Так что наш «святой» впутался в очень серьезную заварушку.
Джерри Дюпри лишь молча покачал головой.
– И наконец, вот еще какой момент. На протяжении многих лет доктор Стоун активно, динамично, агрессивно, блестяще печатался в самых престижных медицинских журналах. И вдруг начиная с тысяча девятьсот тридцать шестого года – полное молчание. Это произошло приблизительно в то же самое время, когда его жена была изнасилована и лишилась возможности иметь детей. Доктор Стоун прекратил свое существование в мире науки. Однако умер он только в сорок пятом году. По крайней мере, так утверждается. Как бы то ни было, он полностью прекратил печататься. Вы не знаете почему?
– О, вы очень умный человек, мистер Винсент, не так ли? Вам удалось раскопать многое. Неужели все это имеет такое важное значение? Дэвид неизменно руководствовался лучшими побуждениями, он работал изо всех сил, принося в мир добро. Помогал больным, бедным, угнетенным. Он верил в свою правоту. Да, наверное, ему не были чужды простые человеческие желания. Но разве найдется среди людей тот, на ком нет никакого греха? Разве вы можете сказать про себя такое?
Сэм подумал о женщине, которую любил больше собственной жены, с которой ему не суждено ни спать, ни жить вместе и которая когда-нибудь оставит его одного с его горькой судьбой.
– Разумеется, я тоже грешен. Но я не собираюсь судить доктора Стоуна. Пусть этим займется кто-то другой. Только не я. А у меня к вам еще один, последний вопрос. Вы можете предположить, что связывает доктора Стоуна с плутониевой лабораторией в Лос-Аламосе, с исследованиями лучевой болезни и с одним государственным учреждением, расположенным в Форт-Дитрихе, штат Мэриленд? Понимаю, это покажется...
– По-моему, вы насмотрелись шпионских фильмов.
– Сэр, с тысяча девятьсот сорок шестого года я ни разу не был в кино.
– А что касается трех предыдущих вопросов, мне, как это ни странно, известны ответы на все из них. На самом деле ответ один и тот же. Но я вам его не скажу. Потому что мне не по душе ваша убежденность. Вы из тех, кто никогда не ошибается, и это вызывает раздражение у меня, человека, совершившего слишком много ошибок.
– Сэр, уверяю вас, мне тоже приходилось совершать те еще «горбухи».
– Что ж, в таком случае я дам вам одну наводку – за ваши «горбухи». Но только одну. Если вы действительно настолько умны, как кажетесь, вы без труда ее поймете и все ваши вопросы будут разрешены.
– Справедливо.
– Быть может, когда Дэвид наконец решил, в каком именно направлении ему предстоит двигаться дальше, он уже не мог публиковать работы под своей фамилией. По определенным причинам. И он стал
