– Спасибо, хотя мне, в общем-то, просто нечем было заняться. Впрочем, я хотел поговорить с тобой.
– О! Ну что ж, давай.
– Это насчет Кроу. Знаешь, он на грани того, чтобы вылететь из парадной роты, и все равно продолжает свой пофигизм. Я знаю, что он хитрый парнишка. Но если его вышвырнут из роты, то никто не сможет поручиться за то, что его не зашлют в 'Нам. А мне кажется, что в мешке для переноски трупов у него будет не слишком привлекательный вид.
– Я поговорю с ним.
– Как он сам заметил, любой, кто позволит убить себя ни за что ни про что в этой никому не нужной войне, просто слабоумный идиот.
– Я напомню ему эти слова.
– Вот и отлично.
Триг и сам был отличным парнем. Донни вполне мог представить себе, насколько хорошо он держался бы под обстрелом, и был уверен, что, в то время как другие принялись бы прятаться или забились бы в истерике, он оказался бы первым из тех, кто вышел бы под пули и начал выволакивать людей в укрытие.
– А могу я задать тебе вопрос? – внезапно обратился к Донни Триг, устремив на его лицо свой теплый проницательный взгляд. – Ты сам веришь в это или сомневаешься? Ты когда-нибудь задумываешься над тем, зачем это делается и стоит ли это такой цены? Или же целиком принимаешь все на веру?
– Черт возьми, конечно нет, – ответил Донни. – Естественно, я сомневаюсь во всем этом. Но мой отец сражался на войне, а до него – его отец, и я вырос, убежденный в том, что такую цену приходится платить за то, что живешь в великой стране. Поэтому... поэтому я пошел туда. Я сделал это и вернулся обратно, не знаю уж, к добру или к худу.
За разговором они прошли в кухню. Триг открыл холодильник и вынул две бутылки пива; одну протянул Донни, а вторую взял себе. Пиво было иностранное, «Хейникен» в темно-зеленых, сразу запотевших бутылках.
– Пойдем-ка сюда. Спрячемся от этих идиотов.
Триг открыл заднюю дверь и вывел Донни во дворик, где стояли два шезлонга. Донни с удивлением увидел, что они находятся на небольшом холме; перед ними открывался склон, и за скопищем убегавших вниз крыш виднелись сгрудившиеся здания Джорджтаунского университета, казавшиеся издали средневековыми постройками.
– Я начинаю забывать, какими бывают настоящие люди, – задумчиво проговорил Триг, – именно поэтому мне так приятно поговорить с тобой. Вряд ли можно найти больших лицемеров и свиней, чем милые мальчики и феи движения в защиту мира. Но я знаю, какое огромное значение могут иметь солдаты. Я был в Конго в шестьдесят четвертом году – поехал туда вместе с дядей рисовать в Верхнем Конго вилохвостых вертишеек. Мы как раз находились в Стэнливилле, когда какой-то парень по имени Гбени объявил страну народной республикой, взял около тысячи европейцев и американцев в заложники и заявил, что начинает «чистку» населения от паразитов-империалистов. Повсюду были карательные отряды. Дружище, я видел там такие мерзости... Чего только люди не делают друг с другом. Ну так вот, сидим мы в лагере, конголезская армия пробивается все ближе и ближе, и тогда прошел слух, что мятежники собираются убить нас всех. Святое дерьмо, мы вот-вот умрем, и никто не даст за нас ни клочка дерьма. Такое вот простое дерьмо. Но когда дверь распахивается, внутрь вваливаются вовсе не мятежники. Это оказались татуированные с головы до ног, драчливые, хитрожопые бельгийские парашютисты. Они были, пожалуй, самыми погаными людишками из всех, кого я видел до тех пор, и я полюбил их так, что ты, пожалуй, не поверишь. Никто не мог устоять против бельгийских десантников. И они вывели оттуда всех белых людей. Если бы не они, то нас всех жестоко истребили бы. Так что я вовсе не из тех безмозглых ослов, которые говорят, что солдаты никому не нужны. Солдаты спасли мою жизнь.
– Вас понял, – отозвался Донни.
– Но, – продолжал Триг, словно не услышав его замечания, – пусть я и восхищаюсь их смелостью и воодушевлением, все равно необходимо определить некоторые различия. Между войной моральной и войной аморальной. Вторая мировая война – безусловно моральная. Убить Гитлера, прежде чем он убьет всех евреев. Убить Того,[13] прежде чем он превратит всех филиппинских женщин в шлюх. Война в Корее? Возможно, она и была моральной, не знаю. Не дать китайцам превратить Корею в свою провинцию... Я полагаю, что это морально. Я согласился бы участвовать в той войне.
– А как же Вьетнам? Аморально?
– Я не знаю. Это ты должен мне рассказать.
Триг подался вперед. Еще один из его маленьких незаметных талантов – умение слушать. Он на самом деле хотел знать, что думает Донни, и не собирался заранее воспринимать Донни как убийцу младенцев и парня из похоронной команды.
Донни не мог и не хотел противиться этому искреннему вниманию.
– Что я видел? Отличных американских ребят, пытавшихся делать дело, которое они плохо понимали. Я видел парней, считавших, что они оказались в одном из кинофильмов Джона Уэйна, но очень скоро узнававших, что значит старинное выражение «лишить живота». Я как-то раз оказался в одном месте, в лесу или в бывшем лесу. Там не осталось ни одного листочка, но стволы деревьев все еще стояли. Только они ярко блестели. Было такое впечатление, будто они покрыты коркой льда. Это напомнило мне Вермонт. Я не был в Вермонте, но все равно это зрелище напомнило мне о нем.
– Кажется, я понимаю, к чему ты клонишь. Я видел то же самое, когда нас вывозили из Стэнливилля.
– Ну да, наверное, мы имеем в виду одно и то же. Только в том случае, о котором я рассказываю, мы заказали «отель „Эхо“» по отдельно стоящей роще, потому что заметили там движение и решили, что к нам подбирается отряд гуков.[14] Мы разделались с ними наилучшим образом. Это были их внутренности. Их распылило, превратило в блестящий студень и размазало по стволам и веткам. Послушай, парень, я никогда не видел ничего подобного. Конечно же, это оказался взвод армейских саперов. Двадцать два парня просто так превратились в ничто. «Отель „Эхо“». Не могу сказать, чтобы это было так уж приятно.
– Донни, мне кажется, что в глубине души ты знаешь ответ на мой вопрос. Я чувствую, что ты подбираешься к нему. Ты думаешь об этом.
– Моя девушка уже ответила на него. Она участвует в Мирном караване и делает то же, что и остальные.
– Это просто прекрасно с ее стороны. Ты когда-нибудь разговаривал с нею об этом?
– Она говорит, что решила сделать все возможное, чтобы остановить войну, еще в те дни, когда навещала меня в военно-морском госпитале в Сан-Диего.
– Просто замечательно. Но... ты тоже с ними?
Донни не умел лгать. Он не имел к этому никакого таланта.
– Нет. Пока что нет. А возможно, и никогда не буду. Это только кажется, неправильным. Ты должен делать то, что приказывает твоя страна. Ты должен внести свой вклад. Это твой долг.
Триг в этот момент походил на исповедника: его глаза светились сочувствием и без всякой навязчивости подбадривали Донни, побуждая его продолжить рассказ.
– Донни, я знаю, что ты никогда не изменишь долгу, не бросишь свой пост, не сделаешь ничего подобного. Я и не предлагаю тебе чего-либо в этом роде. Но все же подумай о том, чтобы присоединиться к нам после того, как уволишься из армии. Думаю, что тогда ты будешь чувствовать себя намного лучше. А я даже не могу передать тебе, как много это значило бы для нас. Меня мучает мысль о том, что мы – всего лишь кучка желторотых цыплят. А вот парень, который побывал там, сражался, заслужил медаль, а потом решил посвятить жизнь тому, чтобы положить этому конец и вернуть своих друзей домой... Это по- настоящему серьезно. Я бы гордился, если бы мне удалось приложить к этому руку.
– Я не знаю...
– Ты только подумай об этом. Поддерживай контакт со мной, будем иногда беседовать. Только и всего. Просто думай о том, что я тебе сказал.
