луна. Он восседал на жестких подушках, и розовая скатерть, похожая на гигантский лепесток персикового цветка, лежала на каменном полу между визирем и Омаром Хайямом.
Нынче было светло и без светильников и очень тепло.
Его превосходительству хотелось сегодня вечером подольше удержать возле себя этого ученого, которого он пригласил ко двору его величества после того, как слава Омара эбнэ Ибрахима вышла за границы Бухары, Балха и Самарканда, где умеют ценить слово мудреца.
Ученый был почтителен: он слушал слова визиря обоими ушами, он глядел на своего покровителя в оба глаза, и в то же время он внимал легкому свисту цикад и следил за причудливыми сочетаниями лунного света и теней на широкой террасе. Казалось, весь огромный Исфахан нынче плывет, подобно ладье, в сплошном лунном молоке под небом, наполненным запахами всех цветов мира.
Луна нынче тем более была удивительна, что стояла она белоснежным агнцем посреди сплошной бирюзы - так красива была в эту майскую ночь небесная сфера!
И Зодиак двигался медленно, чтобы все светила вселенной могли полюбоваться прекрасным Исфаханом.
Его превосходительство строг в правилах, набожен и точно следует учению пророка. Поэтому не слышно звуков ни чанга, ни барбада (Чанг и барбад музыкальные инструменты.), и рабыни не услаждают мужских глаз своими жаркими плясками. И не раздаются слова нежных газелей. Все значительно проще. Темный нубиец прислуживает мужчинам. Он старается держаться в тени, чтобы не становиться между луной и его светлостью - главным визирем Малик-шаха. Нубиец высок, гибок, словно кипарис, и молчалив...
Лунный свет падает на лицо хакима. Глаза его широко открыты, небольшая бородка, словно легкая повязка, тянется от уха и до уха.
Нубиец принес сосуд с шербетом, два тонкостенных фиала, сушеных фруктов, миндаля в сахаре. Его светлость притронулся к кувшину: от сосуда повеяло прохладой. И его превосходительство подумал про себя: 'Это хорошо'. Потом он взглянул на раба своего вопросительно, не роняя ни слова. Нубиец не понял его. Оглядел суфру - не позабыл ли поставить чего-нибудь? Но все как будто было в порядке.
- А еще? - сказал визирь.
Нубиец не понимал господина, он не трогался с места, и его светлость улыбнулся. Омар эбнэ Ибрахим Хайям знал эту улыбку: широкую, открытую, истинную улыбку человека, у которого широкое сердце и который снисходителен к человеческим слабостям.
- Омар, - сказал он мягко, - скажи этому истукану, чего недостает этой скудной суфре...
Омар Хайям бросил взгляд на суфру: она розовела по мере того, как луна поднималась выше, а Зодиак поворачивался к Исфахану всеми своими яркими созвездиями. Ученый не смог определить, чего же не хватает здесь. Мяса? Но ведь было сказано: фрукты и шербет! Какой-нибудь посуды? Но ведь все налицо: тарелки, фиалы, кувшин...
И визирь пришел на помощь. Он сказал:
- Я, кажется, намекнул достаточно ясно: вина недостает столу!
Нубиец разинул рот. Раб хорошо знал, что его превосходительство не терпит вина. Так зачем оно?
А визирь продолжал:
- Приятная беседа требует вина... Не так ли? Нубиец молчал из страха перед гневом господина. А ученый из почтительности.
- Я жду ответа, - сказал визирь.
- Лучшая часть застолья, - сказал Омар, - это беседа.
- Верно, - согласился его светлость. - Беседа - показатель ума. И все-таки?
И он обратил свой взор к нубийцу, который стоял в тени и почти слился с нею. Он словно бы стал своей собственной тенью. Бесплотной. Как и надлежит рабу.
- Шербет и миндаль - что может быть лучше? - сказал Омар, чтобы угодить визирю.
На этот вопрос, обращенный к кому-то, ответил сам визирь:
- Лучше вино! Так говорят...
И он подал знак нубийцу. И вскоре появились на суфре кувшин красного и кувшин белого, как небосклон на рассвете, вина.
- Поэты любят вино, - сказал визирь.
- Да? - удивился Омар.
- А разве нет?
Омар пожал плечами. Он сказал, что не очень хорошо знаком со стихотворцами. Да, кажется, поэты любят вино, ибо оно будоражит сердце и фантазию...
Ученый увидел - причем очень ясно, - что визирь прищурил левый глаз, а потом пыхнул толстыми губами, слегка прикрытыми негустой растительностью усов.
- Можно подумать, что ты только понаслышке знаешь поэтов, - проговорил он насмешливо,
И его превосходительство прочитал некие рубаи про вино и про жизнь, воскрешаемую хмелем, про счастье, навеваемое им.
- Твои? - спросил он хакима.
- Возможно, - ответил Омар.
Визирь поразился.
- Как это - возможно?! Разве ты сомневаешься в этом? Разве не узнаешь своих рубаи?
- Я не поэт, - серьезно ответил ученый. - Моя профессия - математика и астрономия. И философия.
- А стихи? - сказал визирь.
- В свободное время, - отвечал ученый. - Иногда.
Визирь развел руками. Велел налить вина, что нубиец выполнил с величайшей расторопностью.
- Мои мечты не о стихах, - сказал жестко Омар.
- А о чем же? - визирь пригубил шербет и поставил фиал на место. - О чем же, Омар?
Хаким выпил вина, поднял вверх фиал и, словно бы провозглашая нечто идущее из глубины сердца, сказал:
- Моя голова и все существо мое заполнены мыслями об обсерватории. Только о ней!
Ученый посмотрел на луну. Она была очень яркая, как эта суфра на холодном каменном полу. Она плыла меж прозрачных облаков, и вместе с ней плыли все светила великого Зодиака, недосягаемого для взоров и ума человека.
Тогда визирь прочитал на память еще рубаи. В четырех стихах, срифмованных строка к строке, восславлялась женщина, ее любовь, красота плоти ее. И снова сощурил глаз визирь, будто пытался уличить своего гостя в чем-то недозволенном.
- Чьи это слова? - спросил визирь, имея в виду стихи.
- Возможно, и мои, - уклончиво ответил Омар. - Однако я приехал в этот прекрасный город не стихи писать, но заниматься астрономией. - Он воодушевился: - В наше время над всем духовным господствуют математика и философия. Только они способны возвеличить душу и ум
