Общество психических исследований, и без сколько-нибудь очевидных дурных последствий. А что касается настояний Магнуса, чтобы Нелл поехала с ним в Раксфорд-Холл, то я опять-таки напомню тебе, что у нас имеется только ее версия этих событий. Тебе не следует позволять собственному воображению уносить тебя в заоблачные дали. Мистер Монтегю был глубоко неправ, послав тебе эти документы: строго говоря, мы обязаны передать их в полицию.
— Но дядя, вы же обещали!
— Я знаю. Я и не предлагаю это сделать: это превратило бы нашу с тобой жизнь в сущий цирк. Однако ты должна понимать, что, храня молчание, мы утаиваем улики, относящиеся к делу об убийстве. Если мистер Монтегю действительно утонился, то несомненно вот почему: он отдал в твои руки не только свое доброе имя, но и свою жизнь… если только его здоровье не было значительно хуже, чем его письмо позволяет думать.
— Боюсь, что это так, — сказала я, вспомнив мертвенно-серый цвет его лица. За окном уже стояла непроглядная тьма. Я поднялась и задернула занавеси, вздрогнув от холода, тянувшего от оконных стекол, и помешала угли в камине.
— Самое лучшее, что ты можешь сделать с этими бумагами, — произнес мой дядя, когда я занималась камином, — это бросить их в огонь.
— Но дядя, — воскликнула я, — я ни за что и никогда не могла бы этого сделать! Я в долгу перед памятью мистера Монтегю: я должна выяснить, что на самом деле произошло в Раксфорд-Холле… — Я сама не осознавала, что испытываю такое чувство, пока не услышала, как произношу эти слова, — …и что стало с Нелл; да кроме того, я никогда не могла бы уничтожить ее дневники, ведь это могут быть дневники… — Я резко остановилась, увидев выражение тревоги на лице дяди. Он поднял руки, изображая молчаливое отчаяние, и я более ничего не говорила о Раксфордской Тайне, пока назавтра, с утренней почтой, не пришло письмо, пересланное мне мистером Крейком.
18 Прайори-роуд Кланам, 10В
25 янв. 1889
Уполномоченным поверенным в делах Монтегю и Крейку Уэнтворт-роуд, Олдебург для передачи мисс К.М. Лэнгтон.
Дорогая мисс Лэнгтон!
Очень прошу простить это обращение к Вам совершенно незнакомого человека. Имя мое — Эдвин Риз, я единственный сын покойного Годвина Риза, доктора медицины. Мой отец был личным врачом Дайаны Брайант, скончавшейся в Раксфорд-Холле осенью 1868 года. Он выписал свидетельство о смерти в результате остановки сердца и, несмотря на отсутствие доказательств противного, разорился вследствие развернувшейся затем кампании слухов и инсинуаций. Зимой 1870 года, сломленный духовно и телесно, он покончил с собой.
Я всегда был уверен в невиновности моего отца, и моим стремлением было и остается восстановить его доброе имя. Этим и объясняется, как Вы, вероятно, уже догадались, мое письмо к Вам. Из вчерашней заметки в «Таймсе» я понял, что вы вскоре станете владелицей имения Раксфордов. У меня есть надежда, что среди бумаг Раксфордов или в самом Холле могут сохраниться свидетельства, которые сотрут пятно с памяти моего отца. Я писал по этому поводу мисс Огасте Раксфорд, но ответа так и не получил; смею надеяться, что Вы отнесетесь к моей просьбе иначе. Если Вы выразите согласие увидеться со мной, там и тогда, где и когда это было бы Вам удобно, Вы навеки меня обяжете.
Я остаюсь, мисс Лэнгтон, Вашим покорнейшим слугой,
Эдвин Риз ответил на мою записку сразу же, обратной почтой, горячо поблагодарив меня и (к великому огорчению моего дяди) приняв приглашение прийти к нам на чай через два дня. Я понимала, что он должен быть относительно молод, но человек, которого Дора провела в гостиную, казалось, был не старше двадцати лет. Всего на пару дюймов выше меня ростом, он был худощав, со светлыми, чуть длинноватыми волосами, зачесанными назад, и с таким цветом продолговатого, с волевым подбородком лица, которому могли бы позавидовать многие женщины.
— Чрезвычайно любезно с вашей стороны, мисс Лэнгтон, что вы согласились увидеться со мной.
Голос у него был низкий и приятный, речь — человека культурного, а его одежда — темно-синий вельветиновый пиджак, серые фланелевые брюки, белая сорочка с мягким воротником и шейный платок — была, как мне представлялось, именно такой, какую носят молодые люди из Оксфорда или Кембриджа. Башмаки его были еще влажными от дождя.
— Я была очень огорчена, — сказала я, когда мы устроились в креслах у камина, — узнав о смерти вашего отца в… таких прискорбных обстоятельствах. Раксфордская Тайна искалечила жизнь многих людей.
— Вы совершенно правы, мисс Лэнгтон.
— В вашем письме вы говорите, — продолжала я, — что вы надеетесь восстановить доброе имя вашего отца… Может быть, вы согласитесь рассказать мне о нем чуть более подробно?
— Мне было всего шесть лет, когда он умер. Большая часть того, что я знаю, известна мне от моей матери и деда. Отец мой, как вы уже знаете, был личным врачом миссис Брайант, которая, по всей видимости, была особой весьма неприятной. Его роль при ней была проста — соглашаться с ней и выполнять ее разнообразные капризы. Отца рекомендовал ей старший коллега: в тот момент такая рекомендация казалась большой удачей, но, разумеется, этот коллега просто хотел избавиться от своей пациентки. Моя мать встретилась с ней лишь однажды и сразу же почувствовала к ней неприязнь.
— Очень хороню это себе представляю, — сказала я. Он взглянул на меня с удивлением, и я поняла, что мне следует быть более осторожной. — Моя мать полагает, — снова заговорил он, — что Магнус Раксфорд появился на сцене действия примерно за полгода до роковой поездки в Раксфорд-Холл. Она так никогда с ним и не встретилась, но мой отец был совершенно им покорен, как, разумеется, и сама миссис Брайант…
На этот раз я прикусила губу и промолчала.
— …и ни о чем ином он говорить не мог — только о докторе Раксфорде, хотя его собственная роль в качестве личного врача миссис Брайант стала еще более излишней, чем раньше: моя мать говорит, что он с такой же необходимостью мог быть ее болонкой. — Я тут же вспомнила, что Нелл использовала именно этот образ в своем дневнике. — Миссис Брайант не делала тайны из того, что дала доктору Раксфорду десять тысяч фунтов на создание санатория, еще даже не видев Раксфорд-Холла. Он регулярно месмеризировал ее, и мне очень хотелось бы знать, насколько сильное влияние это на нее оказало. Большинство профессиональных медиков в наши дни считают месмеризм чистым шарлатанством.
Роковой ошибкой моего отца было подписать свидетельство о смерти, пренебрегши доводами разума. Вскрытие не показало ничего опровергающего, но сын миссис Брайант был убежден, что Раксфорды сговорились с моим отцом и отравили миссис Брайант, чтобы завладеть ее деньгами. Он (ее сын) сумел даже убедить себя, что его мать стала жалеть о выданных Раксфорду десяти тысячах и потребовала бы деньги назад, не умри она в ту страшную ночь. Так пошли слухи.
Если бы у отца была стабильная практика, он мог бы выдержать эту бурю. Но для врача, не имеющего постоянных пациентов, которые могли бы его поддержать, эти измышления были губительны. Мой дед — дед с материнской стороны — мог бы помочь отцу, хотя с самого начала был против этого брака. Но отцу удавалось скрывать размеры своих долгов целый год, даже дольше. Когда у кредиторов лопнуло терпение, отец застрелился. Умирал он трое суток…
— Я поистине огорчена, — повторила я, подумав о том, как банально звучат эти слова. — А что же теперь стало с вашей матушкой и сестрой?
— Мой дед забрал нас всех к себе, чтобы жить вместе… Могу ли я спросить, мисс Лэнгтон, откуда вам известно, что у меня есть сестра?
И снова я сообразила, что прочла об этом в дневнике Нелл.
— Я… гм… Мне думается, мистер Монтегю, поверенный… он утонул две недели назад, так трагично, — вы знаете?.. Должно быть, он говорил мне об этом. Скажите мне, пожалуйста, мистер Риз, что вы сами
